Как просто все: робки и веселывлюбленные, магнолии голы,хохочут школьники, и ты меня узналаиздалека. Свет в складках, в бугорках,и ветки все в бутонах, пухлых, каккошель у флорентийского менялы.
Нет в жизни счастья, как гласит тату —ировка воровская. В пустотууйдем, бессмертников угрюмые отряды.И вредничает Бог: ни «а» тебе, ни «бе»,завидуя часам, висящим на столбе, —идут, но и стоят, не двигаются, гады.
«Уходишь – уходи», – твердят. Но я забылключи и сотовый, я слишком жизнь любил,чтоб сразу отбывать. Тут – крокус, там – фиалка,а там еще тюльпан. И эти лепесткитак уязвимы, так неглубоки,что Чехов вспоминается. И жалко
всех и всего. Любимая, сводименя туда, где счастье впереди,где небо – переплет, где голос пальцы греет,где плачет и поет, от бедности пьяна,простоволосая, как в юности, весна,и горло – говорит. И солнце – не стареет.
«Юным снятся разливы рек, а печальным – сухая суть…»
Юным снятся разливы рек, а печальным – сухая сутьи влюбленный в мертвую грек, говорящий «не обессудь,я такие песни кропал – но пройдя этот путь, пропал.Правда, бог у тебя не тот – кто там знает, а вдруг спасет».
А еще сказал кифаред, белозуб и чернобород,что обратно дороги нет, есть дорога – наоборот,в те края, где старик Тантал воду беглую залатал,где багровый труд солоней в Интернете, стране теней.
Продолжай, коллега Сизиф, выпью водки, запью водой,Не поверив, не возразив, стану пьяный, немолодой.Я ослышался? Ты – Орфей, как недорогое кафе? Свояказнь всякому, пей не пей, – вечные мёбиусовские края.
«В предутренние часы, когда дети ёжатся, а Гелиос правит…»
В предутренние часы, когда дети ёжатся, а Гелиос правитконями в другомполушарии, когда ты ничтожеством кажешься сам себе,не врагом
мирозданию, но незваным гостем, до скуки в горле хочетсяповторять —есть еще у зрения доблести вдосталь, есть сила в пальцах,есть тетрадь
не начатая. Волком воет бродячий электровоз, распугиваявещих грачей.Спать пора, посторонний. С твоей удачей ты еще успеешьпроснуться, ничей
не должник. В эти часы ясно помнится некогда виденная,как во сне,сухая тень от веток смоковницы на потрепаннойкрепостной стене.
Озеро Шамплен
Я странствую: ветшайшая из льгот.Скала – агат, вязанка дров – фагот,Заросшая тропа – кошачья лапа.Паром забит, но толчея у кассМосковскому студенту не указ —Бочком, бочком, и я уже у трапа.
Пускай ступени, словно в детском сне,поскрипывают. Совершенно нестрашусь. Подземные, земные,небесные… А я смеюсь, дышуподветренным простором. Анашусмолит один попутчик, а иные —
кто сжал Евангелие, кто молча теребит,грошовый амулет, кто так, скорбито свете говорящем. Посмотри, мойтоварищ – смерть не ведает стыда,и хижины Вермонта навсегдаотражены в воде неповторимой.
Стихотворения
2009—2011 гг.
Колхида
Звиаду, Инне, Шоте
1.
У черного моря, в одной разоренной стране,где пахнет платан шелушащийся пылью нездешней,где схимник ночной, пришепетывая во сне,нашаривает грешное блюдце с хвостатой черешней,у черного моря булыжник, друг крови в висках,обкатан волнами, и галька щекочет подошвы —я пью, и печалюсь, и думаю: Господи, каклегко поскользнуться на собственном прошлом.
Пусть с моря доносится выспренний шелест ветрил.Не алых, холщовых. Не выйдет бежать, да и поздно.Давно я уже задыхался, давно говорил,Дыша ацетоном под дырчатой пленкою звездной,Что мощью отлива безумная муза сыта,Что плакальщицами испокон работают черные ивы,Когда молодая надежда тебе отворяет уста:Скажи мне, Медея, ведь это неправда? Они еще живы?
2.
Старинным царством звуков «дж» и «мц»бредет турист с блаженством на лице.то самогоном тешится крестьянскимиз виноградной шкурки, то виноиз горла пьет, хотя ему ононе в кайф – по итальянским ли, испанским
понятиям, букет чрезмерно прост.Зато лаваш! Зато прощанье звездс Творцом по православному обряду,когда наш новый Тютчев в дольний мирспускается, покинув шумный пир,чтоб помолиться городу и саду.
Гостиница. iPod или iPad?Гимн не допет, не допит горний свет,стареет на тарелке сыр, обветрясь,и ласково седому дуракудиктует муза легкую строкуна статую играющего в тетрис.