Если бы удалось сознательно подчинить себе нашу систему удовольствия, мы могли бы воспроизводить удовольствие от успеха без необходимости добиваться реальных достижений. И это было бы концом всего.
Что препятствует такому вмешательству? Наш разум наделен множеством самоограничений. Например, нам трудно установить, что происходит внутри разума. Позже, когда мы будем обсуждать развитие младенцев, станет ясно, что, даже будь у нас возможность видеть внутренним взором, было бы исключительно тяжело изменять тех агентов, которых мы хотели бы изменить сильнее всего (речь о тех агентах, которые в пору младенчества помогают формировать наши «долговечные» идеалы себя).
Этих агентов сложно изменить из-за их особого происхождения и влияния эволюции. Долгосрочная стабильность многих других ментальных агентов зависит от того, насколько медленно меняется наше представление о том, какими людьми мы должны быть. Немногие из нас смогли бы выжить, будучи брошенными на произвол судьбы, если бы наши самые авантюрные позывы могли свободно вмешиваться в суть наших личностей. Почему это было бы скверно? Да потому, что в обычных условиях «передумать» не страшно и можно все вернуть обратно, если налицо дурной исход. Но когда меняются идеалы, возвращаться становится некуда.
Зигмунд Фрейд предполагал, что развитие человека определяется бессознательными потребностями в удовольствии, примирении или отвержении, вплоть до радикального разрыва, родительской власти. Если мы признаем влияние этих древних образов, то можем посчитать их слишком инфантильными или слишком недостойными для сосуществования, а потому пожелаем заменить их чем-то лучшим. Но чем мы намерены их заменить – при условии, что избавились от всяких связей с инстинктом и коллективом? В итоге мы становимся инструментами достижения еще более прихотливых самоназначенных целей.
6.14. Смятение
Сознание проявляет себя в основном в ситуациях, когда другие наши системы начинают испытывать проблемы. Например, мы гуляем и разговариваем, не слишком задумываясь над тем, как это у нас получается. Но человек с травмой ноги может в первый раз в жизни предаться размышлениям о том, как работает ходьба («Чтобы повернуть налево, мне придется развернуть себя в ту сторону»), а затем, возможно, станет прикидывать, какие мышцы будут задействованы в процессе. Когда мы признаем, что оказались в замешательстве, мы начинаем думать о том, как наш разум справляется с проблемами, и вспоминать все то малое, что нам известно о стратегиях мышления. Далее мы вдруг обнаруживаем, что произносим что-то вроде:
«Теперь мне нужно собраться. Почему я не могу сосредоточиться на важных вопросах и не отвлекаться на несущественные мелочи?»
Как ни парадоксально, полезно осознать, что ты запутался – это всяко лучше, чем запутаться, не подозревая о том. Смятение побуждает нас задействовать интеллект ради изменения или исправления засбоившего мыслительного процесса. Тем не менее ощущение замешательства нам не нравится, и мы не ценим возможности, которые оно предоставляет.
Впрочем, едва мозг Б побуждает нас начать задаваться вопросом: «Что я действительно пытаюсь сделать?», возможно воспользоваться этим шансом для изменения поставленной цели – или для описания ситуации по-новому. Так мы сможем избежать разочарования от попадания в ловушку и отсутствия очевидных и адекватных альтернатив. Сознательный опыт замешательства порой напоминает боль; быть может, потому, что оба ощущения стимулируют нас искать пути выхода из затруднительного положения. Разница состоит в том, что смятение обращено на неудовлетворенность собственным состоянием, тогда как боль отражает внешние нарушения. В обоих случаях внутренние процессы должны быть пересмотрены и изменены.
Смятение и боль имеют вредные последствия, ибо они иногда заставляют нас отвергать поставленные цели в более крупных масштабах, чем это кажется уместным: «Я прямо заболеваю от этой работы. Возможно, я должен бросить весь проект (сменить профессию, порвать отношения)». С другой стороны, даже столь удручающие мысли способны послужить «зондами» для поиска других агентов, которые окажутся способными помочь.