Орнари сделал пару шагов в сторону ресепшена и замер. За окном, выходившем в сторону пляжа, стояла его нимфа, свежая и улыбающаяся. Бархат ее голоса он бы не спутал ни с чем. Марио скользнул к окну и, прячась за занавеску, жадно вслушался. Естественно, она говорила на родном языке. Вот пропасть, понять что-то вряд ли удастся. Ее собеседница, пожилая дама из местных, энергично кивала.
– Очень жаль, что в гостинице сегодня нет «Слезинки», – между тем сетовала Клеопатра. – Так хотелось сесть у моря, сделать глоток и предаться воспоминаниям! – Дама улыбалась. Ее слов Марио не слышал.
Но кое-что знакомое Орнари уловил! И заключил, что она расстроена до слез. В потоке незнакомой речи он явно слышал слово «слезинка», которое знал, благодаря местной минеральной воде. «Слезинку» огромными партиями закупали для госпожи Калагати на ее Родине, в Риме такая вода не продавалась. Мужчина считал любовь Клео к «Слезинке» еще одним капризом.
Девушка тепло попрощалась с дамой и направилась в отель. А Марио спрятался за колонной, увитой рыбацкой сетью. «Она плакала у моря, как это романтично и по-женски», – самодовольно усмехался Орнари. Сейчас он пойдет в номер, подарит цветы и скажет, как страдал без нее. Начнет ее утешать. Или лучше сначала утешать, а потом живописать о собственной любовной тоске? Орнари постоял еще минуту в своем укрытии, бездумно глядя на муляж рыбы, что таращилась на него керамическими глазами из-под сети. И выбрал более рискованный первый вариант. В конце концов, не так уж и важно, что там ее огорчило. Его признание, вот главное!
2.
Элевферия медленно везла тележку с моющими средствами по коридору второго этажа. Осталось убрать здесь и на третьем, хорошо, что в комнатах сегодня работает Кира. Пристроив тележку в конце коридора, девушка расправила передник и потянулась. Монотонная работа Рие порядком надоела, но хозяин отеля платил прилично, да и заканчивала она рано. Раздумывая, чем заняться сегодня вечером и что приготовить к именинам матушки, Элевферия услышала шаги. По лестнице важно шествовал кудрявый брюнет с букетом. Мужчину смело можно было назвать красавцем: статный, широкоплечий, с глазами чайного цвета, в которых искрилось торжество. По такой жаре—и в костюме, явно дорогом. Легкая небритость добавляла образу брутальности, а прекрасный букет алых роз – романтики. Девушка игриво улыбнулась. Похоже, перед ней оживший античный бог.
Марио поравнялся с кокетливо скривившейся уборщицей и хмыкнул. И эта туда же! Неужели считает себя достойной? Просто смешно! Окатив дерзкую презрением, мужчина направился к двери с номером «15» и постучал.
Глядя в удаляющуюся спину самодовольного нахала, Элеферия искренне сожалела, что уже вылила грязную воду, оставшуюся после мытья первого этажа. Внутри все тряслось от гнева. Как же она ошиблась, какой там античный бог! Этот и на сатира не потянет. Зло фыркнув, девушка вцепилась в пылесос и решительно принялась за работу.
Спустя десять минут, когда пылесос умолк, Элевферия с удивлением наблюдала, как дверь того самого номера резко отворилась, грохнув ручкой по стенке. Из комнаты полетел букет, а следом выскочил и его хозяин. Выглядел он, что и говорить, совершенно не торжественно. Держась за щеку, визитер смачно выругался на итальянском, пнул букет и удалился. Из комнаты вышла пылающая гневом девушка, посмотрела на разлетевшиеся по чистому ковру лепестки и замершую с открытым ртом уборщицу, извинилась и закрыла дверь.
Испорченное настроение вмиг стало отличным. «Вот она, справедливость!» – подумала Элевферия, собирая остатки многострадального букета.
3.
Такого бешенства Марио не испытывал давно. Мало того, что эта полоумная не удосужилась выслушать до конца его блестящую речь, так еще и пощечину отвесила! А речь, между прочим, имела успех не однажды. Пылкая и поэтичная, в чем-то возвышенная, а в чем-то вполне конкретная, да любая нормальная девушка влюбилась бы не раздумывая! А эта фурия оскорбилась! Видите ли, не интересно ей, сколь сильно он ее желает и что предполагает в этом направлении предпринять (видимо, зря он столь усердно взялся описывать). И рука у нее тяжелая. Марио казалось, что челюсть вывихнута.