— О чем ты? — юноша передергивается, чувствуя, словно с каждой секундой его со всех сторон обволакивает чем-то липким и неприятным.
…Мне осталось лишь выбрать правильного исполнителя…
…Марья Маревна знала, на что шла.
— После твоей выходки на коронации всей нави стало очевидно, куда дует ветер. Ты просто никогда не думаешь о последствиях своих поступков, а он подчищает за тобой хвосты, только и всего. Отличная парочка, — холодная рука взымается вверх в раздраженно-пренебрежительном жесте, — Вот видишь Ва-неч-ка, об этом я и говорил. Ты жуткий лицемер, на самом-то деле. Потому что он ведь даже не скрывал, кто пленил Ягу, верно? Сложить оставшиеся два и два было просто, но ты отогнал от себя эту мысль, не желая мучаться с душевными терзаниями, — сущность оскаливается, всматриваясь в помрачневшее лицо юноши, — Очень удобно иметь под боком того, кто всегда решит все твои проблемы, верно?
— Кажется, Яга была нашей общей проблемой, — раздраженно и злобно взрывается Иван.
«Но…убивать Марью Маревну, зная, чего это будет стоить Василисе… Черт, Кощей, ты же знаешь, что такое любить, и ты бы точно не захотел оказаться на ее месте!», — юноша ощущает, как внутри мутной пеной поднимается отчаянная тревога, смешанная со злостью.
— А, ну да, ну да — хмыкает Бессмертный, — Только вот твой дражайший муженек еще кое-о чем умолчал: Яга слов на ветер не бросает, и вообще-то, она почти успешно отравила твою любимую матушку. У нее не вышло лишь от того, что он достаточно дальновиден чтобы держать под контролем все на несколько шагов вперед. Вместе с Еленой они сошлись во мнении, что тебе лучше не знать, чтобы не тревожить и не расстраивать твою чувствительную душеньку… — лицо вновь передергивается в злобном отвращении, он вновь делает шаг к Ивану, упирая когтем в грудь, — Весь из себя такой добрый, переживающий за других… Никогда не понимал, что он нашел в тебе такого, чтобы так сходить с ума. Ты вот кстати никогда не думал, что это именно ты не заслуживаешь, чтобы тебя так безрассудно, бескомпромиссно и отчаянно любили?
Иван ощущает, словно голову опоясывает тяжелый, горячий обод, бьющий болью в висках и затылке — само по себе нахождение на этой изнаночной стороне замка давит, а его собеседник продолжает вывалить на него реплики, разматывающие его внутреннее спокойствие с той же легкостью, с которой ветер развеивает сухие листья.
— Да что тебе, черт возьми, надо от меня?! — взрывается Иван, отталкивая от себя руку.
— Мне нужно, чтобы ты понимал, что… — «Что если будет нужно-он развяжет из-за тебя войну», но эту мысль с гаденькой ухмылкой сущность придерживает, ощущая перекатывающееся внутри удовлетворение тьмы.
Что ж, если убить царевича не вышло, он вполне готов подождать момента, когда у внутреннего мрака будет другой повод разгуляться, поднять голову и захватить больше контроля.
— Что у тебя нет дороги назад, если ты не хочешь ввергнуть мир в хаос. Ты взвалил большую ношу на свои плечи, му-же-нек, выбрав любить его. И тьму с навью ты тоже выбрал сам. И если решишь от этого выбора отказаться…пеняй на себя, — злобно оскаливается мужчина, и Иван на мгновение отчетливо понимает, что эта угроза звучит не только устами Темного Бога.
— Да почему ты все время боишься, что я оставлю тебя? — юноша делает шаг на встречу цепко и неожиданно для собеседника, сам вцепляется в плащ, заставляя обернуться на себя. Буквально на мгновение ему кажется, что он видит в золотом взгляде нечто знакомое, но это почти тут же рассеивается.
— Говорю же, ты так мало знаешь о нем, — едко роняет мужчина, одергивая одежду — О, а ведь я мог бы рассказать тебе, порвать наконец этот узел, — хмыкает он, резко и цепко вцепляясь в талию юноши и притягивая к своему лицу, — Тебе ведь так любопытно, верно? Ты ведь понимаешь, что ты не первый в его постели, но что куда более важно-в его сердце? Так кто же был до, что случилось такого, что…
На секунду юноша замирает, колеблясь. Да, это то, что чертовски хочется узнать, как кусочек мозаики, в которой большой и значимый пробел. Но все же…
«Это что-то важное для него, я не хочу узнать это обманом, в обход», — мелькает в его голове.
— Хватит, — резко прерывает Иван, укладывая руки на плечи Бессмертного и отодвигая его от себя, — Замолчи, он расскажет мне сам, как и когда посчитает нужны, не лезь в это. Он доверяет мне, а я доверяю ему.
Сущность отстраняется, разражаясь громким смешком, в тени которого плещется горечь.
— Что ж, пусть так. Даже лучше, с удовольствием понаблюдаю за твоим лицом, когда придет время, и ты узнаешь о его зазнобе-сердцееде. А пока… наслаждайся своей новой жизнью, царевич, — тонкие губы новь искривляются в ехидном оскале, — Но помни, с кем на самом деле повязал себя вечными во всех смыслах узами, — руки ложатся на его плечи, толкая вперед, и он вновь проваливается в зеркало.
Мгновение-и он уже лежит на спине на полу, в своей старой комнате, напротив зеркала в золоченой раме.
«Вот тварь такая, специально наверняка именно сюда вытолкнул», — поморщившись, Иван садиться, потирая лицо ладонями.
Ощущение от разговора и от встречи странное, липко-тревожное. С кем бы он не вел речь — нацелена она была явно не на угрозу, а скорее на…предупреждение? Намерение уязвить? Высказать что-то?
Юноша поднимается на ноги, всматриваясь в собственное отражение. Совершенно не хочется принимать ничего из сказанного близко к сердцу, но собеседник, как всегда, был достаточно меток в своих колкостях.
«Лицемер…», — Иван с тяжестью в сердце проводит пальцем по собственному лицу, скрытому в прохладной глади зеркала.
…Весь из себя такой добрый, переживающий за других…
«И в Василисиной беде, выходит, я виноват… Сам наслаждаюсь любовью, а у нее отобрал, пусть и косвенно», — юноша вздыхает, упираясь в гладкую поверхность лбом, — «Конечно, быть может, он и сам пришел к такому решению, а может и нет… Вечно я делаю, не думая».
Воспоминание приходит само собой.
Он с тревогой и растерянностью наблюдает, как маленького мальчика-служку, буквально на пару лет старше его волокут сквозь весь двор к конюшне, где собираются высечь.
— За что его? — спрашивает он, окликая проходящего мимо конюха.
— Да за дело, воровал хлеб с господского стала, негоже.
— Так он не крал, я действительно ему сам дал! — восклицает он, вспоминая голодные глаза, буквально пожирающие княжеский стол, уставленный яствами.
«Ему не поверили, наверное… Надо сказать!» — он уже делает решительный шаг в сторону конюшни, как в то же мгновенье его хватают за шиворот и оттягивают обратно.
— И дурак, что дал, — поднимая глаза он сталкивается с раздраженным взглядом старшего брата, — А он дурак что взял, будет ему урок.
Иван бросает взгляд в сторону, затем вновь переводит его на возвышающегося над ним Святослава, стоящего с лицом недовольным, скрестив руки на груди.
— Жалко что ли? — морщится мужчина, поджимая губы, и ребенок невольно съеживается под этим взором, но глаз не отводит, — Это слуга, нечего с ними якшаться, пусть знают свое место. Понял?
Иван сжимает маленькие ладошки в кулачки, чувствуя острую несправедливость происходящего — служка ни в чем не виноват, и сейчас его больно высекут, а он не может ничего сделать, буквально прикованный взглядом брата к земле. Да и разве есть что плохого в том, чтобы накормить голодного? Что он сделал не так?
— Не слышу твоего ответа.
— Понял, — кратко роняет мальчик, утирая лицо рукавом рубахи. Старших, так или иначе, полагалось слушать.
— Ты даром что третий сын, но все равно будущий воин, а воин не должен быть жалостливым, — с раздраженным вздохом произносит Святослав, одаривая его поучительным, достаточно болезненным щипком за щеку, — И что из тебя вырастет, что толку что взяли ко двору, едва ли на что будешь годный, с мечом не управишься, мягкий как девица, — он обходит ребенка и двигаясь дальше, скорее бурчит это себе под нос, оставляя Ивана с чувством стыдливого смятения.