— Помнишь, что я говорил тебе про хрупкую статуэтку? — выдыхает Кощей, когда алые губы, прикусив подбородок, соскальзывают на кадык, очерчивая его длинную шею дорожкой поцелуев.
Отпустить контроль — эта просьба порождает в нем горечь, которую, тем не менее, он не выдает ни уголком губ, который не дрогнет в странно-печальной улыбке, ни потяжелевшим блеском аметистовых глаз, ни внезапно сжавшимися на плечах юноши ладонями.
Внезапным холодком отдается мысль о том, что ему чертовски не хочется в какой-то момент поймать это обожаемое лицо под тем углом, которое делает его призрачно похожим на то самое, способное поднять воспоминания сейчас абсолютно неуместные.
«Просто не думай об этом», — Бессмертный выдыхает, усилием воли заставляя себя расслабиться, проходясь кончиками когтей по плечам юноши, порождая на бледной коже россыпь мурашек. У него действительно был план относительно этой затеи, которая, так или иначе, уже какое-то время маячила на горизонте их интимной жизни: проскользнуть лишь по чувствительному в плотском смысле острию, не позволяя себе провалиться ни в слишком глубокие чувства, ни в смутно-туманные мысли и воспоминания.
Там на столе моё сердце
Борется за жизнь из последних сил
Его однажды кто-то недолюбил
Оно так разозлилось, что весь мир не мил
В каком-то смысле ему бы хотелось, чтобы это было простовато, даже грубовато-примитивно, и он бы скорее предпочел соблазнить супруга изгибом мускулистой спины, позволяющим скрыть лицо в шелке и бархате покрывал и подушек.
— Я хочу, чтобы тебе было хорошо, — Иван едва заметно хмурится, замечая промелькнувшую по лицу партнера тень, одна его рука ложится на щеку Бессмертного, пока другая кончиками пальцев огладив холодную кожу груди и живота, вновь обхватывает член.
«Какая ж ты зараза, а», — думает Кощей, закрывая глаза буквально от того, что почти что не в силах выносить это взгляд, в котором слишком много любви, которая не то, что пьянит сейчас, а стремится пробраться буквально в каждую клеточку его мертвой плоти, — «Просто трахни меня и все, без лишних сантиментов».
Стоило догадаться, что его супруг воспользуется этой возможностью не только лишь с точки зрения расширения собственного чувственного опыта. Эгоистом Ивана можно было назвать в последнюю очередь, и эта внимательная сосредоточенность на том, что и как отзывается в партнере, отдавалась в Кощее чувством, похожим на то, когда язык щекочет нёбо: будоражаще-чувствительно, на грани нервного, когда хочется еще раз, и еще, и одновременно хочется прекратить.
Там на столе моё сердце
Ждёт, пока его отнесут в тепло
Оно уже и так всё изранено
Надеюсь, что хоть ты сбережёшь его
— Мне хорошо, — буквально шипит Бессмертный, прикусывая клыками плечо нависающего сверху тела, смыкая ноги на юношеской пояснице, порождая более глубокий и грубый толчок, —Но если не хочешь, чтобы я уснул, можешь попробовать ускориться.
— Расслабься, — Юноша не удерживается от мягкого смешка, но тем не менее, просьбе внимает, ускоряя темп, — и просто дай этому быть, — его губы так же ласково зацеловывают каждый попадающийся на их пути кусочек кожи.
Вообще-то, отдаться в эти теплые, любимые руки Кощей был вполне себе не против, но мыслил это через призму того, чтобы побыть источником удовольствия для возлюбленного, пусть и в ключе, отличном от обычного.
Но Иван с прямодушием, лишенным всякого коварства, и от того только сильнее поражающим в самое сердце, каждым касанием и каждым движением желал не овладеть, использовать, а разделить, словно самому стать частью другого, слившись в теплое и вязкое нечто, в котором нет места притворству, даже мимолетному оттенку неискренности, нечто, из которого невозможно сбежать от себя и своих чувств.
И это парадоксальным образом оказалось для Бессмертного неожиданностью, потому что отдаться он был готов, а вот перспектива раскрыться и обнажиться так, как подводили к этому горячие уста, чувственно зацеловывающие каждый сантиметр его бледно-серой плоти, скорее пугала.
Эти самые губы, проклиная и благословляя одновременно скользят по плечам, ключицам, зарубцевавшимся краям шрама. Иван чувствует, как на его спине смыкаются когти, рассыпая дорожки тонких, едва ощутимых царапин, умножающих полыхающее внутри удовольствие. Острые черты лица, сейчас расписанные такой же, судя по всему, острой, для Бессмертного чувственностью, отливаются в ивановом сердце томительной нежностью.
Глаза хищника, глаза убийцы, и он очень хорошо знает, что может плескаться и расплескиваться из них. Но сейчас в них тонкая поволока горячащего изнутри желания, обрамленного не алчущей страстью, или нежностью ласки обладания, а чем-то иным, тонким и хрупким, тем, что так отчаянно хочется почувствовать глубже.
Он целует надломленные брови, которые одним своим движением могут опустить на самое дно, насмешливо унизив, а сейчас едва заметно сведены к переносице, выдавая часть бушующих как штормящие волны чувств.
Тонкие губы, по которым он проводит кончиком языка, которые кусают в ответ почти что рефлекторно, но столкнувшись с продолжением мягких и нежных касаний, с плавным скольжением по клыкам, дрогнув, поддаются, принимая эту чувственность, что не подавляет, и не то чтобы просит — она просто приходит, осторожно накрывая и увлекая за собой.
Переносица с горбинкой, порождающая тот самый горделивый, царственный профиль, в голове юноши всегда добавлявший Бессмертному сходства с его птичьей, оборотнической формой. Он скользит по ней пальцем, осторожно поглаживая — тот самый жест, в котором он когда-то прятал свои сложные и необъятные чувства.
— Обожаю твой нос, — не сдерживается Иван, и это возвращается ему почти что возмущенным фырком и достаточно ощутимым укусом в шею.
«Нашел, что обожать», — внутренне усмехается Кощей, но ему уже в который раз не дают разойтись в своей тонкой иронии, вновь накрывая губы поцелуем, обхватывая лицо ладонями, что сейчас чувствуются словно две раскаленные золотые пластины.
— Ты такой красивый, — шепчет Иван, разрывая поцелуй, приподнимаясь выше, окинув Бессмертного упоенным взглядом. И в этом голосе его партнер слышит искреннее, почти что наивное в своей чистоте восхищение.
Кощей буквально вздрагивает от этой реплики, ибо ему подобная интонация едва ли удавалась даже сейчас, а раньше и подавно.
Князь Тьмы произносил это подобно тому, как сощурив глаза, человек, держащий в руках нож, смотрит на цветок, который вот-вот срежет, чтобы забрать в свои руки.
Ты такой красивый-насмешливо- похотливо, властно-нежно, чувственно-горячо, скользя клыками по спине, прикусывая загривок.
Ты такой красивый, и мне так нравится обладать твоей красотой— звучит перебором пшеничных кудрей холодными пальцами.
Но в ивановых руках нет ножа, они лишь мягко скользят по лепесткам, касаясь цветка так, как касается трепетный и чуткий наблюдатель.
Ты такой красивый — ласково-нежно, обволакивающе теплом.
Ты такой красивый, и я счастлив просто быть с тобой сейчас — светлый блеск топазовых глаз, плавное скольжение руки по темному шелку волос, движение языка по каемке уха, вдоль золотых серег.
«Невозможно же», — мелькает в голове Кощея, сиплый выдох переходит в сдавленный стон, все смешивается в тягучий, словно патока калейдоскоп — чувство томительной наполненности внутри, ритмичные, плавные движения бедрами, двигающаяся в такт рука, губы, скользящие тут и там по его шее, плечам и ключицам. Его партнер словно забирается под самую кожу, касаясь мышц своим горячим языком, раздвигая небьющуюся жизнью плоть, скользя к костям, проходясь влажно-чувственными губами, скользящим кончиком языка, желая добраться до самой сердцевины, до самой сущности, чтобы коснуться ее поцелуем, разбивающим на осколки и собирающим в единое целое одновременно.
— Пожалуйста, посмотри на меня, — раздается тихий, нежный шепот над ухом, и он самым откровенным образом совершает абсолютно противоположное действие, обхватывая шею Ивана и прижимаясь плотнее, укладывая голову на плечо, сжимая сильно и крепко, явно не давая и шанса ему — заглянуть в свое изнеможенное расколотостью чувств лицо, а себе — увидеть в васильковых глазах глубину, которую почти что не может вынести.