Посмотри на меня — сам он произносит это, подцепляя когтистыми пальцами подбородок, желая с удовлетворением увидеть в его глазах пожар неумолимого, смаривающего желания, что разжигает из раза в раз. Он шепчет это на ухо властно, повелительно, даже наполненный нежностью мрака его голос всегда приказывает.
Посмотри на меня, ибо все, что сейчас есть в тебе, я забираю в свое темное объятие, поглощая, пожирая, не оставляя тебе и капли тебя, ибо ты мой.
Пожалуйста, посмотри на меня — трепетно и чувственно, щекоча кожу поцелуями, раздирая ее нежными касаниями и мягкими поглаживаниями, раскалывая на части, запуская руки в темное и вязкое, касаясь пальцами самого острия всего живого, что осталось. Это просьба о приглашении, стук в самые закрома души.
Пожалуйста, посмотри на меня, я так хочу увидеть тебя настоящего.
Ивану в этих оплетающих его руках и ногах действительно почти не остается возможности для маневра. Поэтому он продолжает скользить по шее поцелуями, прикусывая мочку уха, испытывая покалывающее удовольствие от хриплого выдоха, порожденного этим движением.
«Что ж, не все сразу…», — думает юноша, — «Просто услышать-тоже неплохо».
— Я люблю тебя, Кощей, — тихо, совсем тихо произносит он, прекрасно зная, что острый слух супруга услышит даже едва уловимый шепот, — Я так сильно люблю тебя и…
«Не смей продолжать», — со сладостным отчаяньем думает Бессмертный, прикусывая губу, вцепляясь когтями в спину. Ему много, ему слишком много, ему страшно чувствовать так много и так сильно, он чувствует себя зверем, пойманным в капкан, из которого вырваться невозможно. Каждый рывок конечностью, сомкнутой в зубьях нежности, отдается чем-то кровоточащим внутри.
«Как…как ты можешь вообще», — мысли путаются, так же как вороные волосы, разлитые по подушке черным вином, — «Как ты можешь быть таким, ты абсолютно невозможный, во всех, всех смыслах…»
Он и так ощущает это каждым сантиметром кожи, слышит звенящим в воздухе. То, что он так отчаянно жаждет, сокровище, в обладание которым в глубине души он всегда немного не верит, касаясь которого время от времени морщится, отгоняя досадливое чувство того, что обладает тем, чего недостоин, тем, что не могло ему достаться, и попало в руки просто по ошибке судьбы, счастливой случайности, нарушенному порядку, который по удачному стечению обстоятельств никто не стремится восстановить.
— Я хочу, чтобы ты знал, — но милосердие к павшему обладатель этого ласково-теплого проявлять явно не намерен. Изящная рука, выскальзывая из волос, осторожно спускаясь по плечам, буквально вклинивается между разгоряченными телами и ложится на сердце, укрывая собой шрам, — Что я люблю тебя таким, какой ты есть, — губы зацеловывают шею, рука подхватывает сползшую со спины когтистую длань, переплетая пальцы, — Вместе с твоей тьмой.
Найди на моём сердце живое место
И закрыв глаза на его протесты
Положи туда веточку алоэ
И оно к утру наполнится любовью
«Пусть, быть может, я и не всегда могу принять и понять ее до конца, опасаюсь, и не всегда желаю смотреть в ее глаза… Но ты, ты нужен мне весь, и ты неделим на части, даже если так и было бы проще», — думает Иван, ощущая под пальцами неровную, зарубцевавшуюся кожу, укутывая собой прошлое, болезненное и ранящее.
Кощей слышит эти слова на грани забытья, и это то, что добивает окончательно, заставляя его хрипло застонать, выгнувшись, расписав бледную лопатку грядой алых царапин, вцепляясь в ладонь, сжимающую его руку мертвой хваткой, почти что на грани переламывающей кости.
Но Иван едва ли чувствует боль от этих прикосновений, вздрагивая от горячего семени, изливающегося меж их прижатых к друг другу тел, и ему хватает нескольких рваных, судорожных движений чтобы догнать Бессмертного. Кольцо смыкающихся на нем рук ослабевает, и он наконец может приподняться, чтобы столкнуться глазами с лиловой бездной. Разморенно-обессиленный взгляд встречается с трепетно-взволнованным, Иван касается тонких губ поцелуем медленным, продлевающим пылание неги, а затем перекатывается на бок рядом с мужчиной, сплетая ладонь с ладонью, чувствуя, как сердце отбивает в груди последние такты этой близости.
Бессмертный ощущает, как перед глазами все в самом прямом смысле плывет, внутри ни то что взрыв, или буря — почти что невозможно сказать что, нежность на грани уничтожения, размаривающая и поглощающая, терпкая и горькая, прокалывающая все его существо насквозь клинком на одной стороне лезвия которого отрава, а на другом-противоядие. Он во многом интуитивным жестом притягивает руку Ивана к себе, вгрызаясь клыками в тонкую кожу на запястье, ощущая как от вкуса крови, разливающейся во рту туман в голове, проясняется.
— Ты совсем не умеешь обладать, — тяжело дыша, всматриваясь в потолок произносит Кощей, отпуская юношеское запястье и жадно облизывая губы, — только любить.
«И любить так, что моей темной сущности буквально становится дурно от этого», — мысленно усмехается Бессмертный, поворачивая голову в сторону Ивана, — «Самый сладкий яд на земле…».
Тот морщится, растирая запястье, укус на котором уже начинает зарастать, и уже собирается начать возмущаться столь внезапной атаке, но натолкнувшись на аметистовый взгляд, лишь улыбается кончиком губ.
— Не вполне понимаю, это комплимент или претензия, — тихо фыркнув, произносит он, поворачиваясь на бок и всматриваясь в разморенное, на грани изнеможённого лицо супруга.
— Это констатация факта, свет мой — со вздохом произносит Кощей, укладывая руку на шею юноши и втягивая его в свое объятье, касаясь темени поцелуем, — И как тебе по итогу?
— Хм…необычно, непривычно, весьма будоражит, — с улыбкой протягивает Иван, поднимая голову и мягко прикусывая подбородок Бессмертного, — Тебе-то самому понравилось? Или в этом смысле я совсем бездарный любовник? Боюсь, что быть грубоватым и жестким у меня вряд ли выйдет, это все же твой конек…
Бессмертный едва заметно усмехается, проводя когтем по щеке, доходя до уголка губ и проводя по мягкой, алой плоти едва ощутимым касанием: «Что ж, если ты со своей нежной безжалостностью будешь вытворять подобное всякий раз, оказавшись сверху, едва ли тебе светит частая смена позиций».
Едва ли он может вместить свои ощущение в «понравилось» или «не понравилось», «хорошо» или «плохо, и даже «приятно» или «так себе».
Это что-то куда большее, теплые, осторожные и чуткие руки коснулись не сколько тела, сколько самой души, обняв ее полностью, проникнув в глубины, к темной и холодной сердцевине, обжигая и опаляя ее. И это явно не то, с чем он готов встречаться часто, как нырок на самое дно, на котором грудь сдавливает, кажется, что вот-вот умрешь, потому что невозможно вздохнуть, паникуешь, задыхаешься, в бессилии пропуская в легкие воду, и лишь за мгновение до гибели понимаешь, что только так и можно выжить, что только тем ты и живешь, на самом-то деле.
— Знаешь, Вань, — спустя продолжительную паузу произносит Кощей, обхватывая голову юноши и целуя лоб, — Я бы уничтожил половину этого мира ради тебя. Я бы уничтожил весь, если бы было нужно, и не сомневался бы ни секунды.
Иван на мгновенье теряется, но почти сразу алые губы расходятся в тихой и глубокой улыбке.
— Я тоже люблю тебя, — тихо отвечает он, смыкая объятье и касаясь кончиком носа шеи, зарываясь в темные волосы.
И пусть его чувства говорят на ином языке, в совсем других выражениях — но с каждым днем он все глубже понимает тот, на котором звучат признания тьмы.