Однако мысли Сесила занимает не Эссекс, а его сестра. Ему вспоминается, как он впервые увидел Пенелопу Деверо и был ошеломлен ее красотой. Много месяцев он не мог думать ни о ком другом, по ночам же неумело удовлетворял себя, представляя ее образ. В тот день она улыбнулась ему, хотя все прочие девушки смотрели на него с плохо скрываемым отвращением. Сесил ясно помнит, словно это было вчера, как смутился и покраснел, увидев улыбку Пенелопы, способную осветить самые темные уголки преисподней. Однако спустя годы он начал восхищаться не только великодушной улыбкой; оказалось, что за прославленной красотой скрывается чрезвычайная проницательность – опасное качество для женщины.
Часть первая
Икринка
Январь 1581,
Уайтхолл
В первые примерив платье, в котором ей предстояло предстать перед королевой, Пенелопа сочла его невыразимо прелестным, однако в длинном коридоре Уайтхолла оно показалось ей совсем неподходящим – слишком простым, слишком пуританским.
– Преклони колени и не поднимайся, пока она не разрешит, – наставляла ее графиня, – не таращись, не открывай рот, пока тебя не спросят.
Пенелопа замедлила шаг, чтобы послушать хоровое пение, доносящееся из часовни. Вчера, едва прибыв во дворец, они зашли туда, и музыка тут же захватила ее без остатка. Ей никогда не доводилось слышать ничего подобного. Сорок голосов – она специально сосчитала, – каждый со своей партией, сливались воедино: воистину райские звуки, ибо ничто на земле не способно так волновать сердце, наполняя его радостью. Граф и графиня Хантингдон не одобряли церковного пения: по их мнению, это отвлекает от размышлений и общения с Господом.
– Пенелопа, не отставай, – графиня крепко схватила девушку за руку.
Они шли мимо многочисленных портретов – слишком быстро, чтобы Пенелопа могла различить на них своих родственников. Ее опекунша резко окрикивала тех, кто двигался медленнее, чтобы им дали дорогу. Наряды придворных дам поразили Пенелопу до глубины души: корсажи с подчеркнуто узкой талией украшены богатой вышивкой с изображением цветов и птиц, а юбки такой ширины, что в коридоре не разойтись. Некоторые красавицы носили прозрачные воротники особой конструкции, напоминающие крылья стрекозы. Пенелопе хотелось рассмотреть поближе, понять, что их держит – проволока или волшебство. Леди Хантингдон предпочитала одеваться скромно, и темно-зеленое бархатное платье Пенелопы являлось тому свидетельством. Пусть и хорошо скроенное, оно не шло ни в какое сравнение с роскошью придворных туалетов, даже алые атласные рукава, всего несколько часов назад казавшиеся чудесными, не могли его оживить. «Господь не поощряет излишнюю роскошь», – утверждала графиня.
Пенелопа немедленно возжелала расшитую цветами юбку, стрекозиные крылья и веер, украшенный перьями и драгоценными камнями.
– Ни с кем не заговаривай, пока к тебе не обратятся. Там будут твои дяди и отчим, – леди Хантингдон произнесла последнее слово с плохо скрываемой неприязнью; Пенелопа давно заметила, что ее опекунша редко называет Лестера братом, но не могла понять почему, – твоя бабушка Ноллис и многочисленные кузены, однако ты не должна смотреть на них. Веди себя так, будто в зале присутствует одна только королева. – Графиня остановилась, оглядела Пенелопу с ног до головы, сняла с ее плеча невидимую ниточку, поправила головной убор. – И ни в коем случае не упоминай о своей матери.
Пенелопа скучала по маме. Та ни за что не нарядила бы ее в такое платье и обязательно задержалась послушать музыку. Знаменитая красавица Летиция Ноллис, графиня Лестер, украсила бы волосы любимой дочери драгоценными камнями и жемчугом, однако ее имя нельзя даже упоминать при дворе, будто той не существует.
В душе Пенелопы поднялся гнев. В ушах звучали слова Летиции, сказанные будто вчера, а не пять лет назад, когда им пришла весть о смерти отца: «Эта женщина его убила». Тогда она удивилась, ведь отец находился в Ирландии во главе английской армии и умер от кровавого поноса. Со временем, собрав кусочки мозаики воедино, Пенелопа пришла к заключению, что под «этой женщиной» мать подразумевала королеву.