— Пойду попробую отыскать ее, Мэри.
— Но вы можете и сами заблудиться, мистер Дэн, и ночь такая морозная, иней на земле, для лошади опасно. Нам не надо другой какой беды.
— Думаю, тебе не стоит беспокоиться обо мне или о лошади.
Мэри проводила его до дверей, и когда он отворил их, спокойно проговорила:
— Было бы лучше, мистер Дэн, если бы вы решили, как и она, что Барбары больше нет. Сегодня холодно, но в прошлую ночь было еще хуже. Такой мороз прикончил бы и медведя, если бы тому пришлось спать снаружи.
— Посмотрим, Мэри.
Больше ничего не было сказано, и Дэн, обойдя коттедж, направился через двор к старой конюшне, где он в укрытии оставил лошадь. Потом, взобравшись верхом, исчез в темноте.
Отъехав от коттеджа всего на несколько ярдов, Дэн остановился и спросил себя: куда дальше? Перед ним лежала дорога, ведущая к холмам, а налево змеилась тропинка, в конце которой находились ворота, где в старину взимали пошлину за проезд. За воротами открывались два пути, оба вели к подножью холмов. Там были пещеры, и заброшенная свинцовая шахта. Дэн помнил, как исследовал ее много лет назад, и еще там, кажется, был какой-то старый дом.
Он повернул лошадь на заросшую тропинку. Дважды лошадь останавливалась, не желая идти дальше, пока Дэн не вонзал шпоры ей в бока. Когда она остановилась в третий раз, то при слабом свете фонаря Дэн увидел, что добрался до ворот заставы.
Неуклюже (поскольку уже замерз), слезая с лошади, он вспомнил слова Мэри: «Такой мороз прикончил бы и медведя, если бы тому пришлось спать снаружи». Дэн знал, что это действительно так, и для Барбары не оставалось шанса выжить в такую холодную ночь на открытых холмах.
Распахнув разбитые ворота, он провел через них лошадь, потом снова сел в седло и поехал по правой дороге. Через полмили добрался до останков совсем уже разрушенного дома. Снова сойдя с лошади, Дэн провел ее в сомнительное укрытие в виде сломанного амбара, привязал к подпорке и накрыл попоной, которую отвязал от седла. Затем взял фонарь и повернулся, чтобы уйти, но тут животное испуганно заржало. Вернувшись, он погладил лошадь, стараясь ее успокоить.
— Все в порядке, в порядке, я недолго.
Он не видел ничего за пределами круга света от фонаря, но помнил, что вокруг этого места раскинулось множество мелких холмов, прижатых друг к другу. Когда Дэн попытался взобраться по первому склону, то поскользнулся и упал на колени, едва успев подхватить фонарь, чтобы тот не погас. Поднявшись на ноги, он постоял немного, ругая себя за глупость. Что он хочет здесь найти? Но через минуту снова взбирался, и так с трудом добрался, наконец, до верха. А потом сделал то, что позже расценил, как весьма странный поступок — поставил фонарь, приложил руки ко рту и позвал:
— Барбара! Барбара!
Направо от него послышался топоток, как от испуганной зверюшки, а потом откуда-то снизу донесся слабый писк — другой зверек, не успевший убежать, прощался с жизнью.
Дэн посмотрел на догорающий фонарь — ему все же придется спуститься, иначе велик шанс заблудиться.
Лошадь снова заржала, но на этот раз приветствуя его. Когда Дэн выехал на дорогу возле коттеджа, он увидел, что окна не светятся, и решил, что Бриджи наконец заснула. Тогда он направился в поместье. В доме он не заметил никаких признаков жизни, кроме слабого света в боковых окнах. Он прошел на конюшню, где тоже было пусто и тихо. Ему захотелось завыть и разбудить всех, но вместо этого Дэн расседлал лошадь, обтер ее, поставил в стойло, проверив, есть ли у нее корм, а потом вернулся в дом.
Главный вход был не заперт, а коридор освещался всего одним канделябром, все остальные свечи потушили. И снова ему захотелось завыть, но трезвый смысл подсказал — все поступили разумно, отправились спать, чтобы встретить новый день. Он должен сделать то же самое.
Дэн не став раздеваться (только сбросил верхнюю куртку и сапоги), улегся на кровать, накрывшись пуховым одеялом, и уставился в потолок. Налетел ветер, его порывы ударяли по фронтону дома, но стены оказались такими крепкими, а рамы на окнах — такими прочными, что пламя единственной свечи в комнате даже не задрожало.
Может быть, она не там, может быть, нашла где-то убежище, или даже добралась до города… Это в кромешной-то тьме, и в ее состоянии? Скорее, случилось так, как говорит Бриджи. Нет! Нет! Дэн перевернулся в кровати и зарылся лицом в подушки.
Если это произошло, его собственная жизнь бессмысленна. Барбара мертва, а он ни разу не сказал ей, что любит ее. Пусть бы она рассмеялась ему в лицо, но он должен был открыться ей и сказать: «Барбара, я люблю тебя всю свою жизнь, по крайней мере, с того первого раза, когда увидел тебя, стоящую рядом с Бриджи, в детской, такую важную, такую уверенную в себе, маленькую Мадам. Ты говорила и вела себя так, как никто другой, и из-за того, что я был ненамного старше тебя, ты обращалась со мной пренебрежительно, как с грязью на своих башмаках. Тогда ты стала для меня целью в жизни, чем-то, что надо завоевать; но единственное, что мне удалось, — это научиться скрывать от тебя свои чувства и прятать их за шутками и сарказмом».
Сморщив лицо и уткнувшись в подушку, Дэн в отчаянии бормотал:
— О, Барбара, Барбара, не умирай, не умирай. Если бы ты вышла за Майкла, я бы уехал. Я уехал бы в любом случае, но тогда ты осталась бы у меня в памяти — красивая, но изувеченная и измученная своим недостатком. Но если бы ты даже ослепла, это не имело бы для моей любви никакого значения. Как часто я хотел сказать тебе это, взять тебя за руки, и, глядя тебе в глаза, проговорить: «Слепую и глухую, я буду все равно любить тебя. Но только не немую. Мне надо слышать твой голос, надтреснутый, запинающийся, неестественно высокий. Да, я всегда должен слышать твой голос. Не умирай, Барбара, не умирай. Ради Бога! Не умирай…»
— О, простите, сэр, я… я не знала, что вы вернулись. Мне сказали, что вас нет, вот я и принесла грелку для кровати. — Служанка стояла у изножья кровати и протягивала ему грелку.
— Который час? — пробормотал Дэн, приподнимаясь.
— Уже больше шести, сэр.
— Шесть, шесть часов? — он отбросил одеяло и опустил ноги на пол. — Принеси горячей воды и кофе, ладно? — приказал Дэн служанке. — Сначала воду, а кофе оставь внизу.
— Да, сэр, да, сэр. Мне… оставить грелку?
— Нет, забери ее. Да, кстати. — Он задержал ее, когда она уже собиралась выйти. — Передай, чтобы в конюшне сейчас же седлали для меня Полковника.
Когда он пересекал двор, часы над конюшней пробили семь раз. Мальчишка Ноулз, помощник конюха, все еще заспанный, вел оседланного коня.
— Доброе утро, сэр, — сказал он, — свежо, правда? Я привязал сзади одеяло, как вы любите.
— Спасибо, Ноулз. Кстати… ты не слышал ничего нового?
— Нет, сэр. Я и сам принимал участие в поисках вместе с мистером Стилом допоздна. Люди Моргана объединились с теми, из Каттона, они спустили собак, но все равно не могли ничего найти в темноте, хотя у нас у всех были фонари. Констебли из Хексема снова будут искать, как только рассветет, они сказали, что еще денек потратят, однако надежды мало.
«Замолчи, мальчишка, замолчи!» — мысленно кричал Дэн, а вслух он произнес:
— Я поеду в направлении Стаддона и до Синдерхоула; доберусь до пустоши Бленчленд. Если кто-то вернется, передай им, куда я отправился. Бесполезно всем искать в одном месте. И приведи Бесс.
— Да, сэр, да, я передам им… Но Бесс, сэр, у нее нет нюха, никогда не было, а теперь еще она стареет.
— Может, ты и прав, Ноулз, но я все равно возьму ее.
— Как скажете, сэр.
Быстро светало, и с первого взгляда казалось, что прошел легкий снег, так побелела земля от инея. На полях трава смерзлась в жесткие клочковатые пучки, а там, где не ходила скотина, каждая травинка стояла отдельно, словно футляром покрытая белым инеем.