10
В ТЕАТРАЛЬНОЙ ЛОЖЕ
Незадолго до номера «Ясуна», в котором выступала Комаё, в ложе нижнего яруса восточной стороны заняли свои места господин Ёсиока со своим сослуживцем Эдой и с ними хозяйка чайного дома «Хамадзаки», а также гейша Ханаскэ и ученица Ханако из одного с Комаё дома. По правде говоря, когда в конце этого лета Комаё не послушалась добрых советов и не перешла к нему на полное содержание, Ёсиока был так зол, что решил порвать с ней навсегда. Однако сразу найти гейшу, которая пришлась бы ему по нраву и смогла заменить Комаё, оказалось нелегко. Затруднительное положение, в котором он оказался, однажды рассердившись, помогла разрешить опытная в подобных делах хозяйка чайного дома «Хамадзаки». Она нашла для Комаё всевозможные оправдания, и Ёсиока опять стал поддерживать её по-прежнему. Однако сам он с тех пор редко показывался в чайном доме. Похоже, что для себя он решил, что с него довольно будет просто по мере сил помогать Комаё, тем самым сохраняя за собой репутацию патрона. Приблизительно раз в десять дней он являлся к ней вместе с Эдой, но только затем, чтобы выпить. Ему и в голову не приходило, что Комаё тайно встречается с Сэгавой или что у неё появился другой патрон. Ёсиока, исправно плативший дань развлечениям много лет, в последнее время почувствовал, что гейши его утомили. После твоего поспешного отъезда с виллы «Три весны» он вел тихую и обыкновенную жизнь, в которой не было ничего достойного упоминания. Вернувшись с работы домой, он сразу ложился спать, а по воскресеньям вел жену и детей, к примеру, в зоопарк и при этом не считал такую упорядоченную жизнь ни пустой, ни скучной, как, впрочем, не считал её веселой и интересной, просто жил и жил день за днем как в забытьи. Сегодня Ёсиока впервые после долгого перерыва сидел в ложе театра Кабуки, и, оглядывая зал, который поистине представлял собой цветник, он впервые испытал новое для себя чувство — словно прозрел. В его груди вновь запылала яростная жажда жизни, словно он не смог бы успокоиться, не познав всех наслаждений, какие только существуют — в этом мире. Ёсиока чувствовал, что в стремлении к плотским радостям, таким как вино и женщины, человек сегодняшнего цивилизованного общества не отличается от древнего жителя степей, который несся на своем необузданном коне в погоне за диким зверем, чтобы рвать зубами мясо и при этом сладко причмокивать от удовольствия. А одетые в красочные доспехи средневековые воины, проливавшие в поединках кровь? Во всем этом он видел воплощение неудержимой человеческой воли к жизни. В ходе развития цивилизации, с возникновением общественных институтов, жизненная энергия людей стала проявляться в погоне за богатством, властью и наслаждениями или же в азартных усилиях преуспеть в бизнесе. Слава, богатство и женщины — эта триада составляет основу существования современного человека. Тот, кто сознательно это презирает, ненавидит или же боится этого, — попросту слабак, не имеющий воли бороться, или же неудачник, отворачивающийся от истины. Поскольку таково было его жизненное кредо, Ёсиока почувствовал, что блеск театрального зала незаметно пробудил в нем новые жизненные силы, что ему все еще не так много лет, он молод и деятелен, — все это внезапно одарило его ощущением безграничного счастья.
Раздался звук деревянных трещоток, пришла наконец очередь для танца Комаё. Сказители стройными голосами затянули балладу киёмото. Откуда-то уже раздались аплодисменты. Три гейши-ученицы, спешившие вернуться на свои места, пробегали по коридору как раз за спиной Ёсиоки, и он услышал:
— Это же «Ясуна»! Подожди-ка…
— У сестрицы Комаё чудно получается Ясуна, это хороший номер.
— А как же иначе! У неё же есть Сэгава-сан…
— Говорят, у них ужас что за роман!
По какой-то случайности этот разговор вдруг отчетливо донесся до ушей Ёсиоки сквозь гул движущейся толпы. Ёсиока невольно обернулся в ту сторону, откуда донеслись голоса, но спины пробегавших мимо учениц уже скрыл встречный людской поток, лишь мелькнул яркий узор широких поясов и длинных развевающихся рукавов. Кто они были, из какого дома — это определить было уже невозможно. Однако Ёсиоке было достаточно и того, что он услышал, одна только последняя реплика: «Ужас что за роман» — говорила ему даже больше, чем требовалось.
Одно дело, если бы это сказали ему в лицо, желая уязвить, но здесь… Слух слетел с губ наивной девочки-ученицы, которая, разумеется, не знала о его присутствии, произнесла все это мимоходом, очень естественно и ненарочито, без всякого умысла. К этим словам стоило серьезно прислушаться. Выражаясь иносказательно, «небо не имеет уст, но глаголет устами людей». Придя к такому заключению, Ёсиока принялся сколько возможно подробнее припоминать мельчайшие особенности поведения Комаё после того самого дня на вилле «Три весны». Одновременно он терзался вопросом: неужели его неразлучный спутник Эда узнал обо всем еще раньше него? И если Эда знал, то неужели молчал из жалости? Уж если суждено было такому случиться, то Ёсиоке хотелось бы узнать об этом первым. Каким же простаком он выглядел! А он-то льстил себе, что слывет завсегдатаем мира «ив и цветов»! Уже одно это заставляло его почувствовать жгучий стыд перед окружающими и удвоенный гнев на Комаё.
Сказители, сидевшие в ряд на специальном помосте с правой стороны сцены, стройными голосами завершали вступительную часть:
Воды бьются о скалы, кипят,
Падают каплями слез на грудь.
Одинокий рукав в изголовье стелю
В безответных думах любви.
Зазвучали маленькие барабаны иудзуми, и публика замерла — вот-вот должен был появиться Ясуна, поэтому все взгляды в зале прикованы были к занавесу над «цветочным помостом», откуда выходят актеры. В верхнем ярусе кто-то не переставая хлопал. Явившаяся залу Комаё в помрачении рассудка сминала длинными, волочащимися штанинами шаровар окутанные дымкой травы в весенних полях.
Переполненный ненавистью, Ёсиока не желал даже видеть её и нарочно перевел взгляд на потолок. Только теперь он не торопясь начал обдумывать причины, которые могли удерживать Комаё от ухода из гейш и от согласия на его предложение. Даже прогоняя от себя эти мысли, он все равно никуда не мог от них деться. Вплоть до сегодняшнего дня, до этого самого момента, у него в голове не укладывались никак доводы Комаё, не спешившей перейти к нему на содержание, однако теперь все приобрело более или менее внятное объяснение. Настало время наконец расстаться с этой женщиной. Он тоже, в свою очередь, хотел бы с невинным видом преподнести ей сюрприз.
Нет, теперь было бы нелепостью опять вернуться к гейше Рикидзи. Неужели во всем квартале Симбаси, от южных до северных пределов, среди более тысячи девятисот гейш не найдется женщины, узнав о его связи с которой, Комаё расплачется от горькой досады? Ёсиока переводил взор с лож в нижнем ярусе к местам на татами вдоль «цветочного помоста» и в партере, он отметил даже людей, стоящих в коридоре, пытаясь единым взглядом запечатлеть всех женщин в этом зале, которые были похожи на гейш.
Публика единодушно следила за каждым движением танца Комаё, которая, теперь уже на подмостках главной сцены, изображала безумного Ясуну, мечущегося в поисках умершей возлюбленной. Вдруг дверь ложи тихо отворилась, и кто-то, понизив голос, произнес:
— Прошу простить за опоздание.
Это вошла и поздоровалась гейша Кикутиё из дома «Китайский мискант» — та самая густо накрашенная Кикутиё, о которой злоязычные подруги говорили, что она чем-то напоминает проститутку.
Поскольку сегодня во втором номере программы, в сцене «Уличный кукловод», Кикутиё исполняла партию второй сказительницы, у неё были высокая прическа симада и кимоно с узором по подолу, до самого ворота расшитое золотом, а белил и румян было еще больше, чем обычно. Ёсиоке, непроизвольно обернувшемуся на стук двери, лицо Кикутиё в отблесках рампы показалось похожим на картинку красавицы с дощечки для новогодней игры в волан,[20] даже её короткая шея вдруг как-то вытянулась.
20
Дощечки для старинной японской игры в волан с изнанки украшали лицами красавиц и красавцев, изображенными на ткани, подбитой ватой.