Кожаная занавеска таблина заколыхалась, и Тирон внес кувшин и четыре чаши.
- Я не стал обращаться к виночерпию, а сам разбавил вино, - пояснил секретарь.
- Мой Алексид, ты умница! - воскликнул Цицерон. - Он, кстати, сортирует все письма, хранит черновики и корреспонденцию, которую я получаю. Готовит к изданию.
- Посмертному, - фыркнул Клодий, и надо сказать, что Цицерону не очень понравилась шутка.
- Я подумаю о твоих словах, - отвечал Цицерон, нахмурившись. Фраза вышла еще более двусмысленная, чем у Клодия.
- Да нечего тут думать, надо действовать. В народном собрании меня любят, я без труда выиграю выборы.
- Зато сенат относится к тебе настороженно.
- Насколько я помню, ты сам говорил, что сенат - это сборище твердолобых равнодушных лентяев. Так зачем перед ними заискивать?!
- Но почему именно народным трибуном? Ведь тебя избрали на следующий год квестором.[56]
- Власть народного трибуна огромна. Моя тетка была замужем за Тиберием Гракхом. Так что я, можно считать, наследник Тиберия и Гая Гракхов.[57] Кому же еще быть народным трибуном, как не мне!
- Гай Гракх - бунтарь и ниспровергатель. Незачем ему подражать.
- Кому же можно подражать?
- Катону.
- Катону? Которому из них? Катону-Цензору или его потомку, тому, что уговорил тебя казнить пятерых римских граждан без суда?
Красивое полное лицо консуляра обмякло, губы дрогнули.
- Я спасал Республику, - заявил он, но без прежней уверенности.
В этот миг на Цицерона навалилось ощущение пустоты и безысходности, кто-то невидимый и злобный жарко дохнул в шею, будто готовился вонзить зубы. Знаменитый оратор вдруг увидел себя на форуме перед трибуной, с которой так часто выступал. Прямо перед ним на стене трибуны, как раз между двумя рострами, была прибита отрубленная голова. Цицерон вгляделся. О, боги! Это была его собственная голова, с растрепанными волосами и небритыми щеками, из полуоткрытого рта вывалился позеленевший язык. Цицерон поднял руки и понял, что головы у него на плечах нет…
Консуляр резко дернулся и очнулся. Неужели он заснул на миг и видел ужасный сон?
- Мы с тобой друзья, Марк Туллий! - услышал он будто издалека голос Клодия. - Раз мы друзья, то должны обмениваться друг с другом благодеяниями. Помни, что теперь твоя очередь: я спас тебе жизнь год назад!
Марк Туллий кисло улыбнулся.
- Твой род - один из самых знаменитых, Клодий. И ты хочешь его покинуть. Это же безумие!
- Нет, это не безумие! - Клодий вскочил и чуть не опрокинул одноногий столик. - Не безумие! Я не цепляюсь за мелочи и не страдаю тщеславием. Мне плевать, буду я именоваться патрицием или плебеем. Я хочу быть народным трибуном. А ты, сиятельный, должен мне помочь!
- Мой друг Клодий! - покачал головой Цицерон. - Ты слишком юн и не понимаешь, что нельзя разрушать древние традиции. Традиции, как канаты, удерживают нашу Республику… - Цицерон замолчал.
- От падения, - подсказал Клодий. - Ты ведь это хотел сказать? «От падения». Но и от движения вперед - тоже. Марк Туллий, мы с тобой должны освободить колосс от лишних пут. Пусть он движется, пусть живет. Марк Туллий, помоги мне, я помогу тебе, и…
Цицерон отрицательно покачал головой:
- То, что ты предлагаешь, невозможно. Я не могу разрушать Республику. Это слишком больно.
- Да о чем ты болтаешь! О чем! - Клодий схватился за голову. - Это же формальность! Мне надо стать народным трибуном, значит, я стану плебеем. И что же, после этого у меня будут другие глаза, уши, волосы, я стану трусливее или смелее? Это пустая формальность. Я даже имени не поменяю.
- Тем более.
- Да чтоб тебя Орк сожрал! - в сердцах воскликнул Клодий и выбежал из таблина. Вслед за ним выскочили и его клиенты.
С хозяином остался лишь верный Тирон.
- Доколе! - воскликнул Цицерон и, взяв чашу из рук Тирона, сделал несколько жадных глотков. - Доколе… - повторил он, но уже тихо и растерянно. Разбавленное вино в чаше плеснулось и едва не пролилось.
- Хорошее начало для речи. - Секретарь вновь примостился на своей скамеечке, тщательно разровнял воск на дощечке, изготовил стило.
- Да, да, я помню. Когда я воскликнул «Доколе!», сенаторы прямо-таки вздрогнули. - Цицерон провел ладонью по лицу. - Что скажет обо мне история через шестьсот лет? Я боюсь этого больше, чем пересудов современников. Как бы через эти шестьсот лет заслуги Помпея не показались выше, чем мои! - Тирон изобразил на лице крайнее недоумение. «Как можно такое подумать?!» - так и кричали его изломленные брови. - О да, я славолюбив, приятно знать свои недостатки, - извинительно улыбнулся Цицерон. - Хотелось бы еще при жизни насладиться своей скромной славой. - Он вновь взял со столика свиток. - Хочет стать плебеем! Потомок Клавдия Слепца - плебей! Вот мерзавец! - В голосе консуляра невольно прозвучало восхищение.
Выскочив из дома, Клодий скорым шагом прошелся вдоль беломраморного портика, внезапно нагнулся, подобрал кусочек угля, упавший из корзины углежога, и размашисто написал на колонне:
«Цицерон - тупица!»
Отступил на шаг. Полюбовался. Перешел к другой колонне и на ней тоже оставил граффити:
«Цицерон - убийца римских граждан!»
Клиенты переглянулись.
Клодий отряхнул руки от угольной пыли и рассмеялся. Хорошее настроение к нему вернулось.
- Место здесь удачное. Красс знал, где строить. Но если присоединить соседний участок, можно выстроить большой дом с перистилем, а в портиках сделать комнаты. Как ты думаешь, Гай?
- На какие деньги? Говорят, Цицерон заплатил Крассу за этот дом три с половиной миллиона сестерциев.
- Ерунда. Я богат, а скоро буду еще богаче. Кстати, я забыл купить одну вещь. Гай, зайди на форум и подыщи в Старых лавках кифару.
- Кифару? - изумился тот. - Ты что, решил играть на кифаре?…
- Почему бы и нет? Постарайся, выбери приличную.
- Сто сестерциев, - сказал Гай.
- За одну кифару?
- За хорошую кифару.
- Ты наглец, Гай! Я же вижу, что ты меня нагло обкрадываешь!
- Доминус, я тебе служу. Хорошая кифара стоит больше сотни.
- А плохая?
- Двадцать.
- Тогда купи плохую.
Фамилия Клодия давно привыкла к странному поведению своего господина. Еще до службы в армии на Востоке он был известен дерзкими выходками, но когда возвратился, то вовсе стал непредсказуем. Лукулл его ненавидел - да и как еще относиться к родственнику, который поднял мятеж в войсках и потребовал передачи командования Помпею Великому?
Однако старшая сестра, супруга Метелла Целера, волоокая красавица Клодия, братом была довольна. О близости брата с сестрой по Риму ходили самые темные слухи. Рим, который в те годы ничем нельзя было удивить, был все же удивлен. О Публии Клодии говорили все и постоянно. Рассказывали о его приключениях и драках, любовных связях и скандалах. Случалось ему переодетым, в сопровождении гладиаторов, шляться по самым грязным тавернам, пировать в обществе вольноотпущенников и пролетариев, беглых рабов и убийц. Он ел вместе с ними чечевичную похлебку и бобы, мог бросить кабатчику серебряную монету, мог и золотой, а мог и ничего не заплатить, да еще угостить ударом дубины - если кабатчик был недостаточно почтителен с его друзьями. Так, месяц за месяцем, путешествуя по тавернам, инсулам и лупанариям, Клодий сделался народным любимцем. Ни перед кем не заискивая, не меняя манер и привычек, патриций стал своим для бедняков и беглецов, их другом и братом. Но при этом никто ни на миг не забывал, что Клодий - аристократ, наследник известного имени, хотя патриций был не прочь высмеять тех, кто был ровней ему по рождению, и никогда не презирал тех, с кем пил дешевое вейское вино в грязных тавернах.
56
57