Зосим захлопнул крышку сундука и стал одеваться. Натянул две шерстяные туники, поверх - плащ. Не забыл про перевязь с мечом. Светильник догорел и сам погас - Зосим всегда наливал столько масла, чтобы оно выгорало к утру и не надо было убивать огонь.
Уже в темноте запер дверь на ключ; спустился по шаткой лестнице, грохнул кулаком в каморку привратника.
- Дверь запри, я ухожу.
Старик выполз, держа в руках сальную свечу. Верно, давно зажег - еще когда Полибий стал в дверь ломиться. Свечу зажег, но дверь не открыл.
- И что тебе не спится? На салютации[61] торопишься? - Старик ухмыльнулся, демонстрируя желтые крупные зубы. Не преминет напомнить, что Зосим - вольноотпущенник и до смерти привязан к патрону.
- Не перед тобой отчитываюсь! - Зосим откинул брус с двери и вышел.
Полибий переминался с ноги на ногу: сам он выскочил из дома, накинув на одну тунику короткий плащ, и теперь изрядно замерз.
- Дело важное? - спросил Зосим.
- Боялся, что ты уедешь утром, вот и пришел до света, - отвечал Полибий. - Зачем ты вообще из дома патрона ушел? Платишь бешеные деньги за свою конуру. И каждый раз бегать за тобой… Доминус обратно зовет - иди, в доме будешь жить.
- Свободным себя почувствовать хочу. У свободного человека свое жилье должно иметься.
- Чушь какая! Мне, к примеру, ни своего жилья не надо, ни свободы. У Клодия всегда можно лишний асс выпросить. И в случае чего за хозяйской спиной укрыться. Свободного бы меня три раза уже распяли. Самое важное - это подходящего господина отыскать и сделаться ему необходимым.
С Авентина на Палатин путь не такой уж и далекий, но при этом как будто из одного мира переходишь в другой, огибая каменный мыс Большого цирка. С островов бедности - в цитадель роскоши и богатства.
Начинало светать. В лавках, что облепили Большой цирк, хлопали, открываясь, ставни. Кутаясь в лоскутные накидки и яростно зевая, навстречу спешили рабы - кто к фонтану за водой, кто к булочнику за горячим хлебом. В вестибуле Клодия теснились пять или шесть человек - клиенты, пришедшие на салютации, ожидали, когда привратник распахнет перед ними двери в атрий и допустит к патрону. Среди прочих выделялся дородностью Потид. Физиономия у него была круглая и сдобная, как луна в полнолуние.
- Факел ровно держи. Как стоишь, как факел-то держишь? - ругался Потид, награждая худосочного мальчишку-раба оплеухой. - Новую, ни разу не стиранную тогу чуть не сжег.
Рассказывали, что у Потида есть свои корабли, торговля вином, просторный дом, молоденькая жена, смугляночка из Вифинии. Начинал этот Потид в рабском сословии, ублажая господ в постели. Потому как в юности был красавчик, что твой Ганимед. Много чего рассказывали про Потида.
Полибий три раза грохнул кулаком в дверь. Потом еще раз постучал - потише, и привратник тут же впустил его и Зосима в атрий. Прочие остались дожидаться у дверей.
Возле мелкого бассейна в центре атрия - две мраморные скамьи с пестрыми подушками, а между ними - одноногий мраморный столик. На бронзовой подставке висели пять или шесть светильников. Было светло и дымно. И почти тепло, не то что в этой проклятой инсуле, где можно лишь тайком от привратника внести наверх жаровню с углями. Может, в самом деле, вернуться и жить при хозяине?
Зосим уселся на мраморную скамью. Мальчишка-раб, в чистой белой тунике, завитой и нарумяненный, принес две чаши с горячим разбавленным вином, подслащенным медом, и лепешку.
- Так что ж за дело такое? - спросил Зосим, разламывая хлеб пополам.
Полибий не ответил, он смотрел на мозаику на полу - волчица тащила раненую лань. Помнится, у хозяина была такая шутка: он вдруг изображал страшный гнев, кричал: «Откуда здесь кровь?» и указывал на мозаичные алые пятна, что тянулись за ланью. Рабы, подыгрывая хозяину, кидались губками вытирать кровь. Клодий всегда смеялся, если дело было при гостях, то - особенно громко.
- А помнишь… - начал Полибий и замолчал.
- Как мы кровь с тобой вытирали? - отозвался Зосим. - Конечно, помню.
- Нет, не то. Помнишь, как ты говорил мне: «Если свободу получу, то все дела прежние брошу и буду историю Республики писать. Сейчас, - говорил, - такое время, - что каждый день особенный. События по часам надо записывать, каждую фразу ловить». Говорил? - то ли с укоризной, то с насмешкой спросил Полибий.
- Говорил, - признался Зосим. - Что из того?
- Отчего тогда не пишешь?
Зосим покачал головой:
- Так ведь, когда ты раб, мнишь, что свободу получишь и станешь большим человеком. Я ночами, бывало, не спал, все мечтал, как заживу свободным.
- Как же, помню, - еще больше скривился Полибий. - Все бормотал какую-то чепуху, мне спать не давал, пока мы с тобой из Киликии домой плыли.
Зосим вскочил, зашагал по атрию. Восковые маски знаменитых Клавдиев, казалось, наблюдали за ним с любопытством.
- Все не так получилось! Не так! - выкрикнул Зосим почти с отчаянием.
- Почему? - Полибий наивно округлил глаза.
- Не так… - повторил Зосим упавшим голосом. - Деньги нужны. Сестерции, ассы. За комнатку заплатить. Ну и…
- И золотые, - поддакнул ехидно Полибий и самодовольно хихикнул.
Зосим устало махнул рукой. Золотые? Ну да, золотом все нынче в Риме бредят. Из провинций деньги в Рим привозят в огромных ивовых корзинах. Но только много ли золотых видал Зосим? Чужих - да. И немало. Патрон ему доверял. А своих? Был один-единственный, подаренный Клодием и истраченный на пергамент. Зосим почему-то решил, что должен писать свою историю на дорогом пергаменте, а не на хрупком папирусе. Он помнил тот первый день наутро после получения свободы. Как, приняв от патрона в подарок десять сестерциев, бегал он по Риму, прижимая шапку вольноотпущенника к груди, в поисках жилья для свободного человека. Ветерок холодил только что обритую голову, и, может быть, оттого казалось Зосиму, что сам он с этого дня другой, и Город должен стать другим, и все должны стать другими. И вот-вот начнется какое-то совершенно невозможное, счастливое житье. Немедленно, сейчас!
Но не началось.
Дверь в атрий отворилась, вошел Клодий в тщательно уложенной тоге, как и положено патрону являться на утренний прием клиентов. Цирюльник только что выбрил его - на щеке алел свежий порез.
Клодий швырнул Зосиму весьма увесистый кошель. Ну вот, опять в руках чужое золото.
- Держи, здесь сотня золотых. Наймешь самых отчаянных парней, готовых на любое дело. К примеру… - Клодий помолчал. - К примеру, готовых прогнать судей с форума во время судебного заседания.
У Зосима, привыкшего, кажется, ко всему, сам собой открылся рот.
- Что случилось? - с трудом выдавил он.
- Меня будут судить.
- За подкуп на выборах?
- За кощунство на таинствах Доброй богини. - Патриций саркастически хмыкнул: - Жизненно важный вопрос: совершил ли кощунство Публий Клодий, когда в женских тряпках явился на празднества Доброй богини, или нет?
- Может быть, сенат замнет это дело?
- Как же! Лично был в сенате, каждому кидался в ноги, - Клодий говорил об этом как о чем-то очень забавном. - Но сенаторы в ужасе и со дня на день ожидают дождя из раскаленных камней. Все беды оттого, что возросло нечестие, - бормочут оптиматы. Поскольку дела в Риме идут фекально, то пора заняться лечением нравов. И начать надо с меня. Я виноват во всем! Впрочем, причина такого выбора ясна: не уважаю сенат, зато популярен в комициях.[62] Потому оптиматы и жаждут моей крови.
- Тебя точно осудят. Зарежут свинцовым мечом, - вздохнул Зосим.
- Не так все страшно. Алиби уже придумал: скажу, что был в это время в Интерамне, в своем поместье. Кавсиний Схола обещал на суде подтвердить.
62