Он не дышал, возвышаясь надо мной; непреклонность в его взгляде напомнила, как часто я точно так же смотрела на него, желая получить то, что боялась попросить.
Но сейчас между нами все изменилось. Я хотела причинить ему боль. А если судить по той девушке, которую он вчера привел домой, Мэдок остался прежним. Эксплуататором.
Я прикрыла веки, стараясь изобразить скуку, и швырнула открытую капсулу ему.
Глубоко вздохнув, он улыбнулся; от глубокой сосредоточенности не осталось и следа.
– Спасибо. – Затем Мэдок повернулся к Эдди. – Видишь? Мы отлично ладим.
Взяв свой подарочный сертификат для картинг-клуба, он вышел через раздвижные стеклянные двери во дворик, ведущий к бассейну.
Я сглотнула, пытаясь угомонить ураган, бушевавший у меня в животе.
– Значит, на этом все? – спросила у Эдди. – Ты позволишь ему остаться?
– Ты сказала, что не возражаешь.
– Не возражаю, – торопливо добавила я. – Просто… не хочу, чтобы у тебя возникли проблемы с боссом.
Она улыбнулась одним уголком рта, выливая тесто на сковороду.
– Ты знала, что Мэдок опять начал играть на пианино? – поинтересовалась Эдди, не отрывая взгляда от плиты.
– Нет, – ответила я, гадая, в честь чего она сменила тему разговора. – Его отец, должно быть, в восторге.
Мэдок брал уроки музыки с пяти лет. Он особенно интересовался фортепиано. Джейсон Карутерс хотел, чтобы его сын был всесторонне развит. Однако, когда Мэдоку исполнилось пятнадцать (примерно в тот же период мы с мамой переехали к ним), он понял, что мистера Карутерса интересовали лишь выступления, чтобы было чем похвастаться, покрасоваться.
Поэтому Мэдок бросил учебу. Отказывался посещать уроки и грозился разгромить рояль, если его не уберут с глаз долой. Инструмент спустили в подвал, где он расположился рядом с моей полурампой.
Но я всегда недоумевала…
Ему действительно нравилось играть. Это была его отдушина. По крайней мере, мне так казалось. Обычно Мэдок практиковался только во время занятий, но в то же время охотно садился за рояль, если был расстроен или очень счастлив.
Бросив музыку, и, соответственно, лишившись отдушины, он начал совершать глупости: сдружился с этим засранцем Джаредом Трентом, издевался над Татум Брандт, вламывался в школьную автомастерскую, откуда воровал детали (об этом не знал никто, кроме меня).
– О, сомневаюсь, что его отец в курсе. Мэдок по-прежнему отказывается выступать или продолжать занятия. Нет, он играет по ночам, когда все уже спят, пока никто не видит и не слышит. – Она остановилась и посмотрела на меня. – Но я его слышу. Тихий перелив клавиш, доносящийся из подвала. Едва заметный. Будто призрак, который никак не решит, остаться ему или уйти.
Я представила Мэдока, играющего в одиночестве внизу, посреди ночи. Что именно он исполнял? Почему?
А потом вспомнила вчерашнего Мэдока. Того, который считал меня шлюхой, живущей на халяву.
Частый ритм моего сердца замедлился до монотонного гула.
– Когда он начал играть? – спросила, глядя в патио, где он говорил с кем-то по телефону.
– Два года назад, – тихо ответила Эдди. – В день твоего отъезда.
5
Мэдок
Теперь я понимал, почему Джаред топил себя в бесконечных попойках из-за Тэйт. Отвлечение – полезная штука. Если на уме много всего накопилось, то можно отогнать навязчивые мысли с помощью шума, выпивки, девушек, и двигаться дальше по жизни со скоростью света. Когда мой друг замедлялся достаточно, чтобы задуматься, тогда он попадал в переделки. Однако, в конечном итоге, между ними все наладилось. Он давил на Тэйт, она начала давать отпор. Он продолжал давить, и она наконец-то надрала ему задницу.
Мы с Фэллон были очень на них похожи. Только я не любил ее, а она не любила меня. Когда-то я увлекся ею – мне вскружило голову то, что Фэллон позволила воплотить с ней все мои бурные подростковые фантазии – но мы не были влюблены.
Всего лишь два человека из ненормальной семьи, равняющиеся на своих ненормальных родителей.
И ни один из нас не знал, как жить иначе.
Она умчалась к себе в комнату после завтрака, а я принялся готовиться к вечеринке, которая должна была начаться во второй половине дня и продлиться до следующего утра, будь на то моя воля.
Я надеялся, что Фэллон появится, но в то же время хотел, чтобы она находилась подальше от меня.
Фэллон странным образом влияла на мое тело.
"Но лишь потому, что она не такая как все", – сказал себе.
В последний раз я видел ее спящей на кожаном диване в нашем домашнем кинотеатре; из одежды на ней была только моя футболка. Она надула губы и потерла нос во сне; помню, я тогда подумал о том, как терпеть не мог Фэллон в течение дня и как хотел ее по ночам, когда она прятала свой ядовитый язык.
Все в школе считали ее странной. И уж точно думали, что она лесбиянка. Ни один парень не считал Фэллон сексуальной.
Симпатичной? Определенно. Даже несмотря на шапки, вечно покрывавшие ее голову, и очки, скрывавшие ее глаза.
Но не сексуальной. Ее пирсинги их пугали; а из-за ее манеры одеваться любой бы постеснялся назвать Фэллон своей девушкой.
Только я знал правду. Я видел ее без одежды… случайно, разумеется… и знал, что она прятала.
Однако с тех пор прошло два года. Она больше не была сексуальной.
Сейчас Фэллон была смертельно опасна. Невзирая на наследственную ирландскую бледность, ее кожа казалась золотистой, с прелестной россыпью веснушек на переносице и под глазами. Она покрасила волосы. Невзрачный темно-русый уступил место трем различным оттенкам каштанового, в меру разбавленным белокурыми прядями.
Ее зеленые глаза выглядели еще более выразительно, чем раньше. Утром пришлось буквально силой сдерживать себя, притворяясь, будто не пялюсь на нее. Когда Фэллон вошла в кухню в пижаме, с таким видом, словно ее блаженно трахали ночь напролет, у меня кровь закипела.
Но какая на хрен разница. Этот поезд ушел давным-давно; и ей ни за что не искупить нанесенный ущерб.
– Чтобы за руль никто не садился. – Эдди пригрозила мне пальцем, пока я устанавливал ноутбук и акустическую систему в патио, готовясь к вечеринке.
Вяло отсалютовав, отмахнулся от нее:
– Иди посмотри повторы "Секса в другом городе".
Она закатила глаза, после чего поднялась по лестнице в свою комнату на третьем этаже.
Мы не из претенциозности поселили прислугу вдали от себя. Из всего персонала Эдди единственная жила в доме, а третий этаж больше напоминал отдельную квартиру, с собственной кухней, двумя спальнями, двумя ванными и гостиной. Так было не всегда; отец перестроил его специально для Эдди, когда понял, что в жизни ее не отпустит.
Фэллон куда-то укатила на своем мотоцикле поздним утром и вернулась в районе часа дня. После этого я ее не видел. К половине четвертого у меня дома собрался выпускной класс школы Шелбурн-Фоллз практически в полном составе. Джекс приехал пораньше, чтобы помочь мне с организацией и распределением закусок, доставленных по заказу. Я заметил машину Джареда, припаркованную у бокового подъезда, значит, они с Тэйт были у себя в комнате – той самой, которую я отдал им в личное пользование, чтобы могли оставаться "наедине" без надзора ее отца.
Ну его нафиг. Они были влюблены, а я любил их как собственную семью, так что – mi casa es su casa [исп. Мой дом – твой дом].
– Давай, чувак. Поторапливайся, – подстегнул Джекс, неся кран для кега, пока я тащил упаковку пластиковых стаканов. Народ перемещался из дома к бассейну и обратно, наслаждаясь приятным вечером.
– Джеймисон, – крикнул я Бену, который кадрил Кендру Стивенс в бассейне. – Даже не думай об этом, старик. Я там уже был, – поддразнил его.
– Заткнись, Мэдок. Размечтался, – возмутилась Кендра, шлепнув рукой по воде, в попытке меня обрызгать.
– Эй, ты была хороша, детка. – Я пожал плечами, следуя за Джексоном. – Для толстушки, даже особо не вспотела.