Выбрать главу

Чингиз Айтматов

Соперники

1

Канымгуль держала на руках двухлетнего сына Токона, и оба они смотрели в дальний конец улицы. Оттуда по вечерам возвращалось стадо.

Улица уходила к подножию голых, выжженных до желтизны холмов, напоминающих бараньи головы. Солнце посылало из-за них свои последние рдеющие лучи, и макушки тополей, освещенные закатом, горели, как свечи. Оттуда же, со склонов холмов, наползали на землю синие сумерки, незаметно сливаясь с вечерними тенями.

Коровы брели медленно, из-под копыт вздымались серые облака дорожной пыли.

Толстощекий Токон чувствовал себя превосходно. Он улыбался во весь рот, размахивая хворостиной, подпрыгивал на руках матери и, подражая ей, звал черную корову: «Оуу, оуу, оуу!» Однако корову нисколько не тронула такая приветливая встреча. Она подошла невозмутимо, даже не глянув на Токона, и ринулась было на соседний огород, но окрик хозяйки остановил ее.

— А ну, гони ее во двор, Токон, а ну гони! — ласково проговорила Канымгуль, словно сынишка ее и в самом деле загонял скотину во двор, а не сидел у нее на руках.

Но ей, видно, достаточно было того, что малышу это занятие доставляло истинное удовольствие. Канымгуль смеялась, слегка откинув голову. Белая косынка красиво оттеняла ее загорелую шею и смуглое лицо с удивительно милыми ямочками на щеках. Она шла, чуть выгнув спину, стройная в длинном пестром платье.

— Ах ты мои пастушок! — смеялась Канымгуль и вдруг начинала так неистово целовать сына, как умеют целовать только матери своих детей. Ее черные глаза блестели от неудержимого прилива нежности.

— Ну гони, сынок, гони ее хворостинкой. А ну пошла, ненасытная, так и норовит в огороды. Хочешь молочка, Токон?

Из-за облака пыли, поднятого стадом, появился всадник. Вид у него был безучастный, пыли он не замечал, да и вообще, казалось, не замечал ничего вокруг. Он сидел в седле нахохлившись, точно сыч на дувале. Несмотря на жару, на нем был прорезиненный плащ какого-то непонятного грязно-серого цвета, давно, видно, поблекший от солнца и воды. Из-под мятой войлочной шляпы, надвинутой на самые брови, тоже по-сычиному выглядывали угрюмые, с поволокой глаза.

— Гляди, Токон, отец приехал! — заулыбалась Канымгуль мужу.

Кряжистый, скуластый Каратай, смуглый до черноты, казался намного старше своей жены. Правда, сегодня он выглядел особенно неприглядно. От грязных подтеков его вспотевшее лицо приобрело смолистый оттенок. Он, видно, давно не брился, и густая выгоревшая щетина покрывала его сильные челюсти, а выгоревшие усы походили на пожухлую степную траву, обожженную жгучим азиатским ветром — керимсалом.

Не придержав лошади, Каратай холодно глянул на жену и сына, а поравнявшись с коровой, которая принялась вдруг чесаться об ворота, он привстал на стременах и сплеча вытянул ее камчой по спине.

— Па-па, па-па, — залепетал маленький Токон, просясь покататься на лошади.

— Каратай, возьми его! — крикнула Канымгуль.

Каратай придержал было лошадь, обернулся и будто хотел улыбнуться, но улыбка не получилась. Губы его обиженно вздрогнули, в уголках рта залегли твердые складки, и он досадливо отмахнулся от сына: не до тебя, мол, отстань!

Такого Канымгуль никак не ожидала. Что-что, а в сыне он души не чаял. Она стояла ошеломленная, прижав ребенка к груди. Обычно, когда Каратай по вечерам возвращался с поля домой, а Канымгуль с Токоном на руках выходила его встречать, он, не слезая с коня, кричал: «А ну, жена, подсади сына!» И всякий раз, когда Каратай пригибался к луке седла, чтобы взять ребенка, его угрюмые усталые глаза выражали несвойственную ему нежность и ласковость. И лицо его, большое и скуластое, с вечно нахмуренным лбом, приобретало вдруг мягкость, озаряясь довольной улыбкой. И сразу он становился вроде бы новым, добрым человеком.

Каратай усаживал Токона впереди себя в седло и катал его взад-вперед по улице, тихонечко напевая при этом какую-то свою, никому неведомую песенку. А довольный Токон, важно надув губы, подгонял лошадь толстыми, короткими ножками и, гордый от сознания собственного достоинства, покровительственно поглядывал по сторонам.

Соседи умилялись, глядя на них: «Ах, наш Токон настоящий джигит!» Эти, казалось бы, простые слова были для Канымгуль самыми желанными, будто именно в них заключался светлый смысл ее материнской гордости. И Канымгуль думала, что нет на земле такой счастливой женщины, как она, и нет нигде такой дружной семьи, как ее семья.

Так было до сегодняшнего дня.

Токон плакал. Мальчик обиделся на отца.

— Не плачь, Токон, мы сейчас с тобой к бабушке пойдем, — старалась утешить малыша Канымгуль.