— Тебе очень худо, Брыська? Ну ничего, не унывай, в жизни всегда так, то под конем, то на коне...
Ему было невыносимо наблюдать это собачье страдание, он погладил щенка и зашагал в сторону домиков. Но щенок побежал за ним. Какое-то время они шли рядом, потом Бронислав повернул назад. Щенок тоже. Он забегал вперед, задирал морду, заглядывая в глаза.
— И чего ты шатаешься ночью? Шел бы домой спать... Или, может, у тебя нет дома? Ты бездомный?
Щенок слушал, доверчиво наклонив мордочку. Бронислав присмотрелся к нему внимательно: черно-белый, месяцев пяти или шести, худющий, заброшенный, но соображает неплохо, вон, учуял добрую душу...
За станционным домиком раздался стук колес, возмущенный голос Бояршинова, потом второй голос, объясняющий ему, что половодье ведь... Бронислав наклонился над щенком, чтобы погладить его на прощание но тот прыгнул и лизнул ему руку.
— Что, Брыська, со мной просишься? Смотри, не пожалей.
Он взял его на руки и спрятал под бурку. Вернулся одновременно с Бояршиновым.
— Говорит, все реки из берегов вышли, пришлось объезжать. Дурак! Как будто он не знал про половодье...
У станции стояла тройка, кони были все в мыле, путь, очевидно, прошли нелегкий. Первым сел Бояршинов, затем Бронислав, левой рукой подавая возчику чемодан, а правой поддерживая под буркой Брыську и пакет с пирожками.
Двинулись. Брыська лежал, свернувшись в комочек на изгибе руки под буркой, ему было тепло и темно, он принялся лизать пальцы Бронислава, старательно облизывая каждый по отдельности, мыл тщательно, как, должно быть, его самого когда-то мыла мать. Кончив, отвалился и уснул.
Бояршинов молчал. Может, задумался, а может, не выспался. Вообще со времени разговора о покушении он стал не слишком словоохотлив, что-то все время переваривал в себе, но уговор соблюдал: на людях «ты», с глазу на глаз — «Бронислав Эдвардович»... Не хочешь говорить, не надо, думал Бронислав — шут с тобой, все равно я перед тобой лебезить не стану.
Спустя примерно час Брыська начал вертеться. До этого он лежал, уткнувшись мордой в грудь Брониславу, теперь повернулся и высунулся через разрез для руки, как раз со стороны Бояршинова. Тот почувствовал какое-то движение, посмотрел и встретил испытующий Брыськин взгляд.
— О, я вижу, у вас собака!
— Да, на станции пристала ко мне, бездомная. Я и взял, чего ей маяться без хозяина.
— Ничего песик,— оценил Бояршинов.— Глазки смышленые. Но это еще щенок, и ужасно заморенный.
Брыська снова заерзал, заскулил, прося о чем-то.
— Что ему надо? — недоумевал Бронислав.
— За нуждой просится... А ну, постой!
Ямщик натянул вожжи, кони встали. Бронислав спустил щенка на землю, тот сразу же поднял лапу, помочился, потом отошел и начал справлять большую нужду. Филипповские пирожки дали о себе знать.
— Порядок,— сказал Бояршинов и подмигнул ямщику,— трогай!
Тот оскалился.
— Вперед, орлы, кони мои вороные!
Гикнул, взмахнул кнутом, и «орлы» понеслись вскачь.
— Что вы делаете... Стойте! Собака осталась!
— Хочу освободить вас от обузы... Вон он, за горкой, уже не видно, исчез... И с плеч долой!
— Вы что это живое существо, мою собаку, как тряпку выбрасываете? Не бывать этому!
Бронислав на полном ходу спрыгнул с повозки, перекувырнулся в воздухе, упал и тут же вскочил на ноги.
— Бры-ы-ыська!
Ответило лишь лесное эхо. На дороге никого не было. Может, щенок побежал в обратном направлении? Потерял голову от отчаяния?
— Бры-ы-ыська! — закричал он снова во все горло. В ответ послышался издали пронзительный визг, из-за горки выкатился черно-белый шар и длинными прыжками, почти не касаясь земли, влетел в распростертые объятия Бронислава.
— Все, Брысенька, все... ты здесь, все в порядке,— приговаривал он, прижимая к себе взъерошенного, мокрого, дрожащего, как в лихорадке, щенка.
Тройка стояла неподалеку. Бронислав подошел, не выпуская Брыську из рук.
— Если вам не нравится моя собака, то я пойду пешком, но бросить ее не дам!
— Садись! — кратко приказал Бояршинов. Бронислав молча сел, снова укутав щенка буркой.
Бояршинов тронул ямщика:
— Поехали!
Через некоторое время, когда ямщик затянул одну из своих песен, унылых и длинных, как русские дороги, Бояршинов наклонился к Брониславу и тихо сказал:
— Это было испытание. Я хотел проверить.
— Что именно?
— Есть ли сердце у человека, который хотел убить царя.