— Так что посоветуешь, Александр Иванович? — Елизавета повторила свой вопрос, так как задумавшийся Шувалов затягивал с ответом.
— Думаю я, матушка, что лучшим будет его подержать вдали от двора, но не в ущерб титулу и чинам, также и делам его, — задумчиво ответил глава Тайной канцелярии.
— Алексашка! Ты не тяни, сказывай, что предлагаешь! — сказала Елизавета, проявляя нетерпение.
— Бают люди, что Василий Яковлевич Левашов, градоначальник московский, зело худо себя чувствует. Медикусы сказывают, что сердцем слабый [в реальной истории главнокомандующий московскими войсками В. Л. Левашов, выполнявший и административные функции, умер весной 1751 года].
— Ну? Чего замолчал? — уже начиная гневаться спросила государыня.
— Отчего, матушка, не поставить цесаревича во главе Москвы? — выдал наконец свою мысль Шувалов.
Теперь уже не спешила отвечать Елизавета. Да она и не обязана была это делать. На первый взгляд, государыню устраивало такое решение вопроса. Но что делать с московским дворянством, которое способно и воду помутить, а тут рядом наследник престола? Между тем императрица понимала, что ее больше обуревают эмоции, чем разум. Нельзя же бояться всего и всех.
— Так и поступлю. Отправь, Александр Иванович, кого посмышленее, чтобы привез Петрушу, да только объяснил племяннику все, а то Петр Федорович может и наговорить чего лишнего и мне, и еще кому… Петра Румянцева и отправь, они приятельствуют. Петр Александрович пусть и за девицами волочится, но муж разумный. Вот он и подговорит цесаревича правильно поступить, — повелела государыня и улыбнулась: решение проблемы ей показалось удачным.
Царское село.
13 декабря 1750 года.
— Степан Иванович, искренне рад Вас видеть, — сказал я, приветствуя Шешковского.
Я действительно был рад его видеть, тем более, когда мой человек, не побоюсь этого слова, соратник, входил во дворец в Царском Селе не с заднего входа через подкупленных людей Разумовского, а с парадного, на всеобщем обозрении. Подобного допустить не могли не только сами казаки Разумовского, но и другие заинтересованные люди и службы. Уверен, что соглядатаи Тайной канцелярии, может, не на постоянной основе, но некоторыми набегами в месте моего заточения появлялись. Они точно были, даже и по сусалам разок получали.
Если Степан Иванович приехал вот так, открыто, значит, случились какие-то подвижки и изменения в моей судьбе. Это было бы очень даже вовремя, так как я уже начинал разрабатывать планы, как мне отсюда выйти. Рискованные планы, нужно сказать, которые при некотором видоизменении можно было переориентировать на другие судьбоносные и для меня, и для Российской империи направления.
— Ваше Высочество, государь-цесаревич! — в этот раз я не хотел одергивать Шешковского и указывать ему на то, что позволил обращаться по имени отчеству.
Я тоже человек, и ничто мне не чуждо, как и некоторая порция если не лести, то чинопочитания, даже от того, кто является моим главным, если убрать за скобки Ломоносова, тайнохранителем.
— Разъясните, Степан Иванович, что это за спектакля с гордым вашим вхождением через парадную дверь! — усмехнулся я, припомнив, как горделиво, с поднятым до облаков подбородком, Шешковский проходил пост охраны во дворце.
— Все меняется, государь-цесаревич, при дворе все судачат о том, что женское сердце Елизаветы Петровны оттаяло и она ищет способ, как бы половчее обставить Ваше возвращение, — Степан Иванович излучал неподдельную радость.
— Это девицы при дворе могут слухи разносить. Каковы истинные причины смены опалы на милость? — спросил я, нисколько не доверяя слухам. Особенно мне все меньше верилось в то, что на вершине власти сильно правят эмоции. Там еще тот цинизм и прагматизм, успел убедиться.
— Конечно, Петр Федорович, досужие сплетни часто около истины, но редко ею являются. Сейчас, да уже и чуть ранее, понятно, почему именно с Вами так поступили. Государыня, как и ее приближенные, стремились укрепить свое положение, приписав успехи в политике себе, — настроение Шешковского сменилось на угрюмое.
— А я так понимаю, что Ваше мнение иное? Считаете, что это я — кузнец русских побед? — я встал со стула и подошел к сидящему Шешковскому, положил ему руку на плечо. — Степан Иванович, это победы России, а вот кем я буду в империи, это действительно для меня важно, да и для Вас… Впрочем, проясните для меня те изменения, что происходят в Петербурге, может, что-то новое для себя и пойму.