Мы заново увязли в проблеме. Я ходил по лаборатории бледный с покрасневшими от недосыпания глазами. В моменты крайнего напряжения изредка навещая Нюшу — бывшую одноклассницу, в которую когда-то был тайно влюблён. После окончания школы надолго потерял из вида, пока случай не свёл нас на улице. Разговорившись, мы переместились в кафе. А на следующий день я пришёл к ней домой. И ещё много раз потом приходил и уходил, оставляя в её объятиях все свои проблемы, и, несмотря на возражения Нюши, аккуратно оплачивая каждый свой визит. Раз или два в месяц, по мере надобности. До тех пор, пока не появилась Марина, пока жизнь не сделала такой кульбит, от которого вернуться на круги своя уже невозможно.
Хотя, почему кульбит, прервал я течение мыслей доводами рассудка. Я не заметил очевидного сходства, той же Кате бросавшегося в глаза с ходу. Когда я бежал к Марине по первому зову, Катя смотрела вслед взглядом санитара, от которого сбегает законченный псих. Утром, после свидания с соблазнительницей я пожирал взглядом секретаршу, видя вместо неё обнаженную Мариночку, слушал, но не слышал.
Катя тогда прервалась, нервно поправила на переносице тонкую оправу очков и сообщила, что тестостерон в моей крови глушит мыслительные процессы в цепочках нейронов головного мозга. О как сказанула! Я рассмеялся в ответ, обнял обиженную девушку, чмокнул её в щёчку и, взъерошив на своём затылке остатки волос, умчался прочь. А через две недели уехал, свалив лабораторию на хрупкие Катины плечи.
За время её отсутствия я, одной рукой перелистывая газету, успел созвониться с агентом и выставить на торг свой пятилетний «мерседес». Денег, вырученных от продажи машины, должно хватить на зарплаты ребятам. Я не скрывал от Павла своих реквизитов, чем он и не замедлил воспользоваться. Предваряя бегство, устранил меня на месяц и спокойно ободрал до нитки фирму и лабораторию. Катя говорила, что вчера взимать долги приходили крепкие бритоголовые парни.
От понимания всего этого я впал в ступор и, не разбирая слов, перелистывал свежую прессу. Абонемент на два года, мелькнуло в пустой голове, газеты ещё долго будут приходить по адресу лаборатории и мирно укладываться на могильные плиты несостоявшегося открытия.
Но тут в дверях показалась Катя. Припухшие глаза за тонкими стёклами выдавали её с головой, да она и не скрывалась, громко брякнула фарфором о стол. Оторвавшись от чтения объявлений, я выслушал Катюшину истерику. Вспомнился ураган, обрушившийся на Москву весной девяносто восьмого. Мы снова засиделись допоздна, я собирался ночевать. Когда набухшее желтизной небо рухнуло на город, Катя бросилась закрывать высокие окна кабинета, содрогавшиеся от ударов стихии. Я едва успел отбросить её к стеллажам и закрыть собой, спасая от осколков, разлетевшихся от взорванных ветром окон. Мне с трудом удалось оттащить скованную ужасом девушку в предбанник, но и там она продолжала плакать и цепляться за меня. Я растерялся, одеревеневшими непослушными руками прижимал её к себе и нашептывал, что всё будет хорошо. Заметив на моём лице свежий порез Катя принялась обрабатывать кровоточащую царапину смоченным в спирте тампоном.
Потом попыталась обнять, но я неловко отстранился, сказав, что причин для беспокойства нет, заживёт как на собаке. Она отвернулась и ушла, оставив меня наедине с буйствовавшей за стенами стихией. Несмотря на то, что наши доверительные отношения внешне никак не изменились, с тех пор даже в минуты радости Катя стала избегать моих прикосновений. Шарахалась в буквальном смысле, даже от прощального поцелуя «в щёчку» перед бегством в Маринины объятия.
Я напоил её валерьянкой и, удостоверившись в том, что лабораторные крысы накормлены, отправил девушку домой с наставлением хорошенько отдохнуть. Попросил по возможности связаться с бухгалтером фирмы, пусть составит смету задолженности по зарплатам сотрудников. Катя неохотно удалилась. Я облегчённо вздохнул: в подобные моменты необходимо побыть наедине с собой.
Я никогда не был решительным, твёрдым, обстоятельным — тем паче, в минуты критические. Напротив, в подобных случаях становился покорным и внимательным, и с нахмуренным от напряжения лицом выслушивал чужие команды. Особенно Пашкины, уж кто-кто, а он умел выкрутиться из любой ситуации. Стоило конкурентам начать кампанию по созданию картеля в противовес нашему холдингу, Пашка сориентировался мгновенно. Первое время усердно делал вид, что играет в акулу капитализма, в несокрушимого Фрэнка Каупервуда[1]. Затем продумал план уничтожения конторы и воплотил его в жизнь, оставив бывшего компаньона расхлёбывать предстоящий кошмар. Прекрасно зная, что тот сдаст всё.