— Спасибо, спасибо. Слушаюсь. Но вы никому не скажете, что видели меня? Лучше застрелите, но не говорите никому.
— Это будет зависеть от вас, ведь вы казак, фельдфебель, — урезонивал я его.
— Я завтра подам рапорт об исключении из школы: я не имею права носить офицерского мундира, — горячо клялся, приходя в себя и вытирая лицо, юноша–композитор, танцор, дивной игрою которого заслушивалась вся школа.
Бесконечная жалость к нему, к себе и ко всем заворошилась, защемила в груди.
«На баррикады!» — крикнул я себе и с вновь вспыхнувшей энергией бросился к воротам. В коридоре 1–го этажа снова загудело от выползших откуда‑то юнкеров пехотных школ. Кто стоял, кто шел. Но вот дверь. Выскакиваю. Противоположная дверь открыта, и в освещенном коридоре толпятся какие‑то юнкера.
«Что‑то неладное», — пронизывает мысль мозги, и я там. На ящике стоит какая‑то фигура в солдатской шинели и орет отрывистые слова. Окружающие волнуются и гудят. «Что такое, что за митинг», — проталкиваюсь вперед, в стремлении среди всеобщего гама уловить смысл бросаемых слов, говоримых с ящика, на котором часа два тому назад стоял хорунжий. Наконец удается вслушаться.
— Через пять минут «Аврора» вновь откроет огонь. Через пять минут. И еще раз повторяю: кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада. Вас обманывают, — вырвалось из груди говорившего.
«Агитатор», — понял я, и холодок пробежал у меня по спине.
«Ну, чего медлишь? — со свирепостью накинулся я на себя. — В твоем нагане еще есть патроны. Говори, говори, собака. Собаке — собачья смерть», — шептал я губами, вытаскивая с трудом руку и осторожно поднимая дуло нагана над плечами впереди стоящих и целясь в голову говорящего.
«Ну, вот сейчас хорошо!» И я взвел курок.
— С ума ты сошел! — раздалось над правым ухом, и одновременно рука легла на мою правую руку, просунув палец под курок.
— Что за… — И слова замерли на губах, я увидел лицо брата, склонившееся ко мне.
— Сейчас же, поручик, отправляйтесь в комендантскую и ждите меня там. Слышите? Я вам категорически приказываю, как комендант обороны дворца.
Ничего не отвечая, я повернулся и, засовывая наган в кобуру, поплелся, с чувством побитой собачонки, в комендантскую.
«Ишь ты, — успокаиваясь, сидя в комендантской, размышлял я. — Второй раз будет «Аврора» стрелять по дворцу, а я и первого не слышал. Да где тут услышишь, когда такие стены. Тут, при твердости характера, можно отсиживаться целые недели, а не только до утра. Крепость! Эх, всех бы таких, как наша школа!» — вяло скользила в голове мысль. «И чего я сижу? — вдруг решил я. — Скорей беги и арестуй коменданта обороны. А на что обопрешься?.. А Галиевского забыл?» — подсказала мысль, и я вскочил со стула. Но в тот же момент отворилась дверь, и в комендантскую вошел комендант обороны в сопровождении каких‑то офицеров и нескольких штатских.
— Поручик, — обратился ко мне комендант, — отправьтесь к Временному правительству и доложите, что вылазка, произведенная ударницами, привела их к гибели, что Главный штаб занят восставшими, обезоружившими офицерский отряд, а также доложите, что положение усложняется и что дворец кишит агитаторами. Временное правительство вы найдете, — подойдя вплотную ко мне и понизив голос, продолжал комендант, — за Белым залом, да вот возьмите связь — он вам укажет, — показал комендант на маленького, в штатском костюме, очень изящного юношу.
— Слушаюсь, господин полковник, — покорно ответил я вслух и, повернувшись к юноше в штатском, передал ему приказание коменданта проводить меня к Временному правительству.
Юноша взглянул на коменданта и, увидев утвердительный кивок головой, любезно раскланялся передо мною и заявил, что всего себя предоставляет в мое распоряжение.
Свернув налево, затем направо в длинный и прямой, как стрела, коридор, я со связью бросились бежать.
— Здесь налево, на лестницу у стеклянных дверей, — проговорил юноша. — А теперь вверх и налево. — И мы снова очутились в коридоре, в конце которого завернули направо и вышли в Портретную галерею.
— Здесь час назад была брошена бомба сверху проникшими во дворец большевиками, и Временное правительство должно было из этого зала перейти в другой, куда я вас сейчас приведу, — рассказывал он, когда мы уже шли по Портретной галерее, где бежать не было возможности из‑за валявшихся на полу матрацев юнкеров–ораниенбаумцев.
«Вот вы где, сеньоры? Спите? Прекрасное занятие в то время, когда гибнут женщины! Нет, я ничего не понимаю», — в отчаянии мысленно кричал я себе.