— Спасибо. Только с левой стороны, — быстро попросил я его от мелькнувшего соображения: «Почему он так быстро предложил свои услуги… и вообще, как странно он держится, почему он дернулся корпусом вперед, когда я говорил, что сюда идут отцы города? Ясно, ему это не понравилось… уж не он ли посылал отсюда пакет за № 17?» — работало напряженно какое‑то растущее чувство недоверия к спутнику, что‑то болтавшему, что ускользало от моего слуха.
По мере приближения к цели спутник все круче и круче менял темы разговора, а я все ленивее ворочал языком и чаще стал останавливаться, чтобы, опершись спиною к стенке, внимательнее рассмотреть лицо, руки и одутловатости карманов. «Странно, — упорно сидела все одна и та же мысль в голове. — Я его раньше все как‑то не замечал, и почему он без винтовки, или револьвера, или шашки? И что он может без них тут делать? Нет, определенно здесь дело нечистое», — заключал я и принимался идти дальше, чтобы через сотню шагов остановиться и снова обдумать те же вопросы. Но вот он, слегка запнувшись, с налета задал вопрос, не могу ли я использовать его желание быть полезным делу защиты Временного правительства и, если понадобится, занять его так, чтобы сами члены Временного правительства видели его усердие, за что его, лосле подавления мятежа, произведут в корнеты флота…
— Господин поручик, — повышенно закончил он, спотыкнувшись на слове «флота», свою просьбу.
Я от неожиданности сопоставления корнета с флотом слегка вздрогнул и искоса взглянул на него снизу вверх. Он тоже смотрел на меня. «Матрос», — выросла догадка…
— Что же, я с удовольствием сделаю это, — с трудом проговорил я, в то же время сжимая рукоятку нагана.
— Покорнейше благодарю! — освобождая свою правую руку, ответил он. — Вы бы отдохнули, господин поручик, на вас лица нет, — остановился он с предложением, засунув освобожденную руку в правый задний карман.
В коридоре, в который мы вышли с большой мраморной лестницы, была полутемнота и полное отсутствие какой‑либо человеческой фигуры. В висках стучало, во рту было нехорошо. «Кто раньше?» — мелькал вопрос в голове, с жадностью улавливавшей доносящиеся звуки гула голосов из светлой полоски конца коридора. И вдруг из распахнувшейся двери, слева от выхода с лестницы, вышли с тяжелыми шагами, эхом покатившимися по коридору, один за другим пять юнкеров.
— А какой у меня револьвер, я всегда с ним, — смущенно говорил мне вольноопредляющийся верзила, вытаскивая правую руку и нерешительно подымая ее кисть с зажатым в пальцах браунингом.
— Хороший, но вы не играйте им! Оружием не играют, — наставительно громко произнес я ответ, хватая левой рукой за его кисть с револьвером и подымая свой наган правой рукой. — Играя — можно убить, — кончил я.
Находившиеся в нескольких шагах юнкера–ораниенбаумцы уже стояли рядом.
— Бросьте револьвер, вы не умеете с ним обращаться! Взять его! — приказал я юнкерам, когда браунинг упал из разжавшихся пальцев. — Я арестую вас! Ведите в Портретную галерею! — отдал я приказание юнкерам, внутренне поражаясь ровной, четкой интонации собственного голоса в то время, когда сердце готово было выскочить из груди.
В Портретной галерее, куда я вошел с юнкерами и нечаянным пленником, стоял в воздухе Содом и Гоморра. Строились какие‑то юнкера, то вбегая в строй, то выскакивая из него. От шума и света и предшествующего волнения я остановился, чтобы разобраться в впечатлениях. Прямо передо мной стоял комендант обороны, правее — Пальчинский, кричащий негодующе на поручика Лохвицкого, с совершенно искаженной физиономией, что‑то в свою очередь кричащего Пальчинскому. А еще ближе, направо, у незамеченной мною деревянной загородки–будки стоял поручик Скородинский и двое юнкеров на часах. Из загородки доносились какие‑то грубые восклицания и смех.
— Господин полковник, я приказываю арестовать этого большевика, — указывая на Лохвицкого коменданту обороны, горячился министр.
— Черт знает что! Второй офицер оказывается большевиком! — кончил, приходя в себя, Пальчинский и, отвернувшись от поручика к строящимся юнкерам, стал торопить построение.
— А, вы пришли! Это превосходно. Вот, господин министр, офицер, за которого я вам ручаюсь, — указывая на меня Пальчинскому, продолжал комендант обороны.
— Не зевайте, — бросил я юнкерам и подошел к начальнику обороны с докладом о положении вещей внизу и об аресте мною, за странное поведение, вольноопределяющегося, в котором я подозреваю матроса, но в чем убедиться документально не успел.