– Вот это спасибо, поручик, за приятную новость. А то неведение, что с собою делать, довольно тяжелое чувство. Пока я введу в помещение свою роту, вы разъясните вашим юнкерам полученную задачу, – сделал я предложение.
– Слушаюсь, господин поручик! Разрешите пойти? – входя в роль подчиненного мне по службе, официально строго ответил поручик Скородинский.
– Да!.. Фельдфебель 2-й роты ко мне! – крикнул я в темноту, и в свою очередь, начал распоряжения, радостно встреченные юнкерами.
Через несколько минут я вводил роту в комнаты 1-го этажа.
Я видел, как юнкера располагались у окон, всматриваясь в происходящее на площади, как приспосабливались лечь на полу, покрытом коврами. Я слышал их неуверенные формулировки ощущений, получаемых ими от обстановки комнат, в которых еще недавно, года нет, была атмосфера уюта личной жизни наших земных богов. Я понимал их стесненные тяжелые движения членами тела, словно налившегося пудами какой-то невероятной тяжести. И видя, и слыша, и понимая их, я жалел и болел душою за них, и за себя, и за грех.
Мы ждем. И видно, это давало мне силы, не понимая себя, не контролируя своих распоряжений, отдавать их в таком виде, что, выполняя их, достигалось поставленное мною задание. «Не мудрствуй!» – твердил я себе.
Теперь не время! Но… тщетно пытался я взять себя в руки. И не я один мучился. Юнкера, которые были на дворе просты и естественны, здесь томились и были странны.
Я несколько раз обращался то к тому, то к другому из тех, мысль и чувства которых играли на лицах их. Я обращался к ним как брат к брату, а не начальник к подчиненному, так как это ощущение мною было утеряно с момента проникновения в эти комнаты. Я что-то говорил, на что-то жаловался, чего-то хотел – но что, чего – не знаю…
Но время делать свое дело.
Постепенно мысль прояснилась, чувства обрели покой, и я снова получил способность отдачи себе отчета в поступках и обстановки момента. И мне стало легче. Вот явилось желание и юнкерам передать это облегчение. А для этого я попробовал вникнуть в возможные мероприятия.
Оказывается, голова работает. Мысль такие меры нашла. И энергия снова во мне закипала.
– Вы бы заснули, – убеждал я молчаливо сидевшую парочку друзей юнкеров с горящими глазами, окаймленными налившимися синевой под яблочными мешками.
– Пробуем, но не выходит. Обстановка давит, – конфузливо признаются юнкера.
– Да это верно. Я вас понимаю. Но необходимо сохранить силы. Бог знает, что нас еще ждет впереди. Право, перестаньте думать и отдохните, – пробовал я урезонить их.
– А хорошая мебель, – выскочил кто-то из юнкеров с трезвой оценкой вещей, находившихся в комнатах.
– Да, тут как-то все сохранилось на месте – не успели растащить или же рассказы о грабежах чистый вымысел, – подхватил я затронутую тему, чтобы развить ее и отвлечься от других.
– Ну нет. Тут массу растащили, но надо отдать справедливость Керенскому. Он горячо и настойчиво требовал сохранения в целостности вещей, объявляя их достоянием государства. Но разве усмотришь за нашей публикой. Особенно дворцовыми служащими и той шантрапой, что набила дворец, – заметил один из разлегшихся на полу юнкеров.