– А вы видели молельню, господин поручик? Там есть такие образа, что им цены нет.
– Да, видел, но в нее не входил. Не смог себя заставить. Ведь там государыня Богу молилась. И мне казалось, что если я войду туда, то это будет кощунство. Ведь мы здесь не гости по приглашению хозяев дворца, а игрушка в руках судьбы, занесенная ею сюда для тех достижений, которые еще сокрыты от нас. Поэтому я не смел войти в нее. И даже если вы мне сказали, что наша жизнь была бы охранена стенами ее, я и тогда не вошел бы в нее и никого добровольно туда не впустил.
– А Керенский немножко иначе мыслит, – начал опять кто-то говорить о Керенском, но его перебили возгласы из соседней комнаты.
– Где господин поручик? Доложите, что казаки пришли и располагаются к коридорах и в комнатах около молельни и хотят так же занять ее.
– Казаки! Какие казаки? Откуда? – И я бросился в коридор.
Коридор уже был набит станичниками, а в него продолжали втискиваться все новые и новые.
– Где ваши офицеры? Где командир сотни? – обратился я с вопросом к одному из бородачей уральцев. Он махнул головой и не отвечая продолжал куда-то проталкиваться через своих товарищей.
«Что за рвань? – соображал я, смотря на их своеобразные костюмы, истасканные до последнего. – Э, да у них дисциплина, кажется, тоже к черту в трубу вылетела. Хорошенькие помощники будут…»
– Эй! Станичники, кто у вас здесь старший? – снова обратился я с вопросом, но уже к массе.
– Всяк за себя – а на что тебе? – раздались два слабых ответа среди гама, с которым они продолжали продвигаться по коридору, частью заваленному какими-то большими ящиками, о которых острили, что Керенский не успел их с собою забрать по причине преждевременного исчезновения.
Услышав эти своеобразные ответы, я было чуть не разразился бранью за нелепость их и за игнорирование во мне офицера.
«Смотри – среди них нет почти молодежи, это все старших возрастов. Ага, то-то они и явились сюда», – проталкиваясь среди казаков к стоявшему на ящике и следившему за движением казаков подхорунжему, подумал я.
– Хотя на большом заседании представителей совета съезда казаков и говорено было о воздержании от поддержки Временного правительства, пока в нем есть Керенский, который нам много вреда принес, все же мы наши сотни решили прийти сюда на выручку. И то только старики пошли, а молодежь не захотела и объявила нейтралитет.
– Так, так. А где офицеры ваши?
– Да их не много, пять человек с двумя командирами сотен. А они к коменданту дворца пошли. Их позвали туда… Эй, вы, там, давай пулеметы туда в угол, вот разместится народ, тогда и их пристроим… А вы давно здесь? – уже обращаясь ко мне, продолжал подхорунжий, крепкий бородатый казак.
– С полудня. Ходили уже к телефонной станции, да толку не вышло, – уклончиво ответил я. – Вот что я вас хотел попросить, – продолжал я. – Здесь молельня царя есть. Так чтобы в нее не ходили.
– Зачем толкаться туда, казаки сами не пойдут, разве который пред образом лоб перекрестить захочет. Вы не думайте, поручик, станичники понятие большое имеют, – смотря мне прямо в глаза, добавил подхорунжий.
– Вот это спасибо. Ну, я побегу к своим, а вы, значит, располагайтесь, как можете, а когда придут ваши офицеры, пошлите сказать мне, – спрыгивая с ящика, попросил я.
– Слушаюсь, господин поручик, – вслед ответил подхорунжий.
Придя к первому взводу, где было назначено место моего пребывания для юнкеров связи, я застал поручика Скородинского и юнкера Гольдмана, явившегося с приказанием от капитана Галиевского. Но не успел я открыть рта для вопроса, что есть нового, как из соседней комнаты, слева расположенной, угловой, выходящей окнами на Миллионную улицу, вбежало двое юнкеров.
– Господин поручик, – разлетелись они ко мне.
– Стоп. По очереди. Говорите вы, в чем дело?
– Господин поручик, казаки нас выставляют из угловой комнаты. Взводный командир приказал просил вас прийти.
– Они ничего слушать не хотят и располагаются в комнате так, словно в конюшню явились, – возмущенно докладывал юнкер.
– А вы что хотите? – справился я у второго.
– У нас та же картина, господин поручик, но, кроме того, хотят еще в молельню пойти. Их не пускает часовой, а они кричат, что, может, умирать придется, так чтобы помолиться туда пустили. «Нам будет очень приятно помолиться там, где сами цари молились, – кричат они, – а вы не пускаете, жидовские морды». Часовой из наших евреев оказался. Юнкера обижались, и если вы не придете, то еще дело до драки дойдет, – с еще большею растерянностью доложил второй юнкер.