«Смех и грех, – пронеслось в голове. – Это теперь не оберешься скандалов с этими бородатыми дядями».
– Александр Петрович, – пока только кончили свои доклады юнкера, обратился ко мне поручик Скородинский, – вот как раз капитан Галиевский через юнкера связи приказывает отдать левую часть этажа обороне казаков, так как у них есть пулеметы, а нам сосредоточиться лишь в расположении моей роты.
– Ну прекрасно. Передайте в ваши взводы командирам взводов, чтобы они их привели в комнаты направо, – отдал я распоряжение юнкерам. – Фельдфебель Немировский! – обратился я к стоявшему невдалеке фельдфебелю 2-й роты и прислушивавшемуся к происшедшим докладам.
– Я здесь, – подлетел он со своею пружинностью в манере вытягиваться при обращении офицеров к нему.
– Наблюдайте за отданным приказанием. Да чтобы все это быстро было исполнено. Я буду при 1-м взводе 1-й роты. А пока пойдемте к молельной комнате, – предложил я Скородинскому, – посмотреть, что там за антраша выкидывают станичники, а то еще действительно врукопашную схватятся.
Через несколько минут все приняло обычный вид порядка в настроениях юнкеров, – сцепившихся с казаками, но теперь тоже удовлетворенных полученной возможностью войти помолиться там, где «сами цари с деточками молились», – как, мягко улыбаясь сияющими грустно глазами, говорили они.
– Как большие дети они еще, – возвращаясь к своим ротам, говорил я поручику. – Вот и на фронте я не раз наблюдал, как бородачи 2-й Уральской казачьей дивизии, увлекшись спором о преимуществах одного святого перед другим, абсолютно не обращали никакого внимания на лопавшиеся вокруг них гранаты и шрапнели. А однажды при отступлении я едва оторвал от богословского спора и выгнал из халупы шестерых казаков. Еще немного, и мы не успели бы сесть на коней и ускакать от вошедших в деревню австрийцев, – вспоминал я сюжеты фронтовой жизни.
– Да, они особенные, – соглашался поручик со мною. – И они мне очень нравятся, только не молодые, те так распустились, что противно на них смотреть.
– Да, да, а какие были это войска, – вздохнули мы и смолкли.
Через открытые окна ночная прохлада освежала воздух комнат, уже пропитавшихся запахом сапог, внесенным нами в эти так взволновавшие наши чувства стены. Тишина, соблюдаемая юнкерами, позволяла улавливать звуки где-то вспыхивающей ружейной трескотни, что не мешало подумывать о кухнях, находящихся во дворце, на предмет использования их для приготовления чая юнкерам. И эти думы опять напомнили мне о моем 26-часовом голоде. «Хорошо еще, что Телюкин догадался сунуть коробку папирос».
– А вы бы пошли наверх. Там у комендантской есть столовая, где придворные лакеи сегодня подали дивный обед и вина. Право, сейчас – вы видите – все тихо, и можете положиться на меня, – начал убеждать поручик.
И словно меня кто подслушал. В комнату вошел капитан Галиевский и, подойдя в темноте на наши голоса к нам, передал приказание начальника школы явиться в помещение комендантской.
– Начальник школы приказал всем офицерам школ и частей собраться для обсуждения мер и получения заданий по развитию обороны Зимнего. Поэтому идемте скорее, господа. Времени терять нельзя. А у вас хорошо здесь, – невольно поддавшись впечатлению покоя, закончил капитан.
Спустя немного мы входили в продолговатую комнату, шумно наполненную офицерством. Здесь были и казаки, и артиллеристы, и пехотинцы – все больше от военных школ, молодые и старики. Строгие, озабоченные и безудержно веселые. Последние были неприятны; они были полупьяны. Начальника школы еще не было. И поэтому все говорили сразу и на разные темы. Причем преобладающей темой служила противная черта Петроградского гарнизона – высчитывание старшинства в производстве в тот или другой чин, всегда с недовольными комментариями и завистливыми сравнениями.
Один полковник кричал:
– Я при царе 10 лет был полковником, меня тогда обходили и теперь меня обходят. Да и не меня одного, а и вас, и вас… – обращался он к своим собеседникам, – а сегодня нам кланяются, просят защищать их, великих мастеров Революции, да в то же время сажают на голову какого-то начальника инженерной школы, из молодых. Да чтобы я ему подчинялся? Нет, слуга покорный!
– А вино отличное, – смаковал капитан одной Ораниенбаумской школы. – Это марка! И то, представьте себе господа, что лакеи, эта старая рвань, нам еще худшее подали. Воображаю, что было бы с нами, если бы мы да старенького тяпнули: пожалуй, из-за стола не вышли бы. А что, не приказать ли сюда подать парочку-другую: а то ужасная жара здесь, все пить хочется.