– Что вам угодно? – спросил меня в адмиральском сюртуке старичок, сидевший налево от двери, в кресле.
– Поручик Синегуб, Школы подготовки прапорщиков инженерных войск, по приказанию коменданта обороны Зимнего дворца, полковника Ананьева, явился для доклада об обстановке момента господину председателю Совета министров, ваше превосходительство, – громко, отчетливо, вытянувшись в позе «смирно», отрапортовал я ответ.
Во время моего ответа разгуливавшие по комнате двое министров, членов Временного правительства, остановились, и затем они и один поднявшийся из-за стола подошли ко мне.
В одном я узнал Терещенко, а во вставшем из-за стола – Коновалова.
– Я к вашим услугам. Что сообщите? – приятным тембром голоса задал он мне вопрос.
– Говорите, говорите скорее! – живо заторопил меня Терещенко.
В кратких словах я изложил порученное мне комендантом обороны, упомянув о стойкости юнкеров нашей школы, продолжающих лежать на баррикадах.
– Поблагодарите их от нашего имени! – пожимая мне руку, говорил председатель Совета министров, когда я кончил доклад и спросил разрешения идти. – И передайте нашу твердую веру в то, что они додержатся до утра, – закончил министр.
– А утром подойдут войска, – вставил Терещенко.
– Понимаете, надо додержаться только до утра, – добавил значительным тоном голос из-за его спины.
– Так точно, понимаю. За нашу школу я отвечаю, господин председатель Совета министров.
– Вот и прекрасно! – обрадованно проговорил тот же голос.
Я быстро взглянул в его сторону и увидел небольшого старичка с пронизывающими, колкими глазами.
– Спасибо, – говорил А. П. Коновалов, – и пожалуйста, передайте коменданту, что правительство ожидает частых и подробных сообщений.
– А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам, – бросил Терещенко.
Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.
Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.
Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым в отношении министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, – что соответствовало истине, – и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.
– Слушаюсь, – стереотипно ответил я, повернулся и вышел.
Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».
– Господин офицер, господин офицер, – внезапно раздался зов сзади.
– Это вас зовут, – сказал мне мой спутник.
Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.
– Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Передайте это коменданту обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников дворца, – говорил взволнованно министр. – Подождите, я… – Но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. – Хорошо, бегу! – крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: – Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, – отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.
Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. «Это поразительно красиво будет», – говорил я сопровождавшему меня юноше.
Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная галерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину галереи, прокричал новость юнкерам.
– Ура! Да здравствует Россия! – закончил я сообщение новости и, под общие торжественные крики «Ура!» юнкеров, побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.
А в это время снова начала разговаривать с Невы «Аврора».
– Будьте добры, помогите мне, – говорил мне юноша, оказавшийся офицером-прапорщиком, только на днях приехавшим в отпуск к родителям с фронта и вот сегодня проникнувшим во дворец, – разделить участь юнкерства и тех сыновей чести, которые служили в армии не из-за двадцатого числа, а в силу уважения к себе, как детям большого, прекрасного народа. Вы это можете сделать, – убеждал он меня, – предоставьте мне нескольких юнкеров, и я организую вылазки. Позвольте, позвольте, – предупредил он готовый было сорваться у меня протест. – Я уже ходил, но один. Я пробрался за баррикады и, вмешавшись у Александровского сада в толпу осаждающих, бросил три гранаты. Это же была картинка! Правда, помогите, – просил юноша.