В открытой на рабочем столе ноутбука папке хранились десятки файлов, но ее внимание было сосредоточенно на нескольких, уже доступных взгляду миниатюрах фотографий. Со светловолосой девушкой, на коже которой, кажется, не было живого места.
Даша сглотнула подступившую к горлу желчь. Тошнота становилась почти нестерпимой, и хотелось скорее закрыть глаза — лишь бы не смотреть на то, что показывал ей сейчас Артем Муратов, и ничего не знать.
Она была не готова это увидеть.
Те самые фотографии, но уже в полном размере. Будучи медиком, пусть и будущим, Даша слишком хорошо понимала, какой характер имеют все доступные обозрению травмы, какая сила удара требуется для нанесения подобных гематом, из-за каких внутренних повреждений способны появиться столь огромные отеки на лице и конечностях.
Видеозаписи. Разного качества и с разными действующими лицами. С со светловолосой девушкой — Настей — сестрой Муратова, что сквозь слезы рассказывала о произошедшем. С выворачивающими внутренности подробностями. С перечислением имен причастных и совершенным каждым из них насилии. С цитированием их слов: отвратительно циничных и жестоких. Невозможных для нормального человека.
Аудиозаписи разговоров Муратова с сотрудниками отдела, которые отказывали в возбуждении уголовного дела и, совершенно не стесняясь, угрожали новыми проблемами как для его сестры, так и для него самого.
Когда из динамиков ноутбука раздался зычный голос ее отца — раздраженный и издевательский, Даша застыла. Зажмурив мокрые от непролитых еще слез глаза, она слушала разворачивающийся на записи разговор и окончательно теряла веру.
«Почему вы покрываете этих уродов? Мою сестру изнасиловали и избили ваш сотрудники! По всему отделу висят камеры, где записи за тот день?»
«Твои фантазии не имеют отношения к моим парням. Разбирайся со своей легкомысленной сестрой сам».
«...У нас есть доказательства, что двое ваших сотрудников против воли затащили мою сестру в патрульную машину и увезли в отдел без законных оснований, вы слышите? Уличная камера сняла момент, где Настя упирается, отказываясь садиться в машину!»
«Опять твои детские фантазии. Все, что у тебя есть — нечеткий снимок, где не видно лиц и никакого сопротивления тоже. Мои парни провели все дежурство на выезде — свидетели подтвердят, что с пяти до одиннадцати часов утра оба сотрудника были на другом конце города и проводили обыск жилого помещения. Ясно?»
«Как вы можете их покрывать? Как вы можете, зная, что они сотворили, отмазывать этих ублюдков?»
«...Вали отсюда, сопляк. По-доброму предупреждаю, иначе...»
Помехи заглушили последние слова Дашиного отца, но она и без того услышала, и увидела достаточно. Вот только, что делать с полученными в последние несколько часов знаниями, она не представляла.
Разве может дочь поверить, что ее отец — жуткое чудовище, покрывавшее преступление еще больших чудовищ?
Разве может она не поверить, когда перед ней не просто пустые слова или догадки, а подкрепленные массой доказательств факты?
С замершим сердцем Даша думала и о том, знала ли мама правду, и что та скажет, если она задаст ей прямой вопрос, когда вернется домой.
Она думала о девушке с фотографий и едва сдерживала слезы, стоило лишь на миг в красках представить, каково это — пройти через подобный кошмар. Она вновь слышала тихий и измученный девичий голос, рассказывающий о случившемся, и чувствовала, что из груди рвется вопль отчаяния и ужаса.
Содрогнувшись всем телом, Даша громко всхлипнула и вопреки собственной воле зарыдала. Согнувшись пополам, прижавшись туловищем к ногам она отчаянно плакала и не могла заставить себя поднять взгляд на находящегося рядом Муратова, принявшегося что-то ей говорить.
Еще никогда в жизни Даше не было так больно, страшно и стыдно.
Глава 16
Облик зареванной и полностью потерянной девчонки не шел у Артема из головы. Оставшуюся половину вечера и весь следующий день он невольно возвращался мыслями к случившемуся между ними разговору и не мог избавиться от сомнений в правильности собственных действий и слов. Не мог не задаваться вопросом, имел ли он право говорить все то, что сказал, показывать материалы с далеко не самым приятным для психики любого адекватного человека — и тем более первокурсницы, — содержанием.
Имел ли он право, пусть и метафорически, лишить дочь отца. По крайней мере того отца, что та знала с самого детства и до сих пор.
Артему хотелось бы с легкостью забыть ту боль и неверие, что он наблюдал в ее глазах, но его мозг, как зацикленный, возвращался к одним и тем же воспоминаниям, и неявная, однако упорно свербящая где-то в отдалении разума тревога по прошествии времени лишь крепла. Отделаться от беспричинного чувства собственной гадливости, как будто совершенный им поступок был не правильным, а непозволительно жестоким, не получалось.
Ни внешним, ни внутренним содержанием дочь Шутина не производила впечатление испорченной и избалованной «золотой девочки», равнодушной к преступлениям отца, оттого Артему и было столь не по себе. Гадко.
Он вспоминал Настю, такую же юную, открытую и не ожидавшую от действительности ничего плохого. Сам того не желая, замечал между погибшей сестрой и дочерью виновного в ее смерти схожие черты, и чувствовал ничем не обоснованную вину. Оказаться тем, кто бесцеремонно разрушил прежде наверняка хрустально-прекрасный мир Дарьи Шутиной, было не слишком приятно.
Впрочем, успокаивал себя Артем, истинная вина лежит не на нем. Шутин и его подчиненные изуродовали жизнь не только жертвам своих преступлений, но и членам своих семей. Круг наконец замкнулся, и Артему оставалось только надеяться, что ценой справедливого возмездия не окажутся судьбы ни в чем неповинных людей.
Однако снова и снова ему вспоминались последние часы вчерашнего вечера, когда он сажал совершенно потерянную Дашу в такси и едва сдерживал рвущиеся на поверхность извинения. Он почти спросил, не нужна ли ей помощь и точно ли она не натворит глупостей под влиянием эмоций, но все-таки... промолчал.
Чему, если размышлять разумно, был рад: временный приступ жалости скоро пройдет, не к чему взваливать на собственные плечи новые — излишнее — обязательства.
Только ближе к ночи следующего дня Артем наконец переключился на иные заботы. Обсудил с Максаковыми — правозащитниками, которых привлек к делу Насти по совету Пашкиного отца, — дальнейшие перспективы расследования с учетом возникшего общественного резонанса и нарастающего внимания со стороны высокопоставленных столичных чинов.
Затем раздался звонок Тани, и Артем, глубоко вздохнув, принял вызов. В последние пару месяцев — с тех пор, как его сестра узнала о затеянной им вендетте, — спокойное общение давалось им обоим нелегко.
Таня переживала и поначалу чуть ли не в каждом разговоре срывалась, умоляя Артема остановиться и не рисковать тем, что у них осталось, ради призрачного шанса добиться подобия правосудия. Ее недоверие раздражало, но поделать с тем он ничего не мог. Всерьез опасаясь возвращения прежних Таниных психологических проблем, о многом из происходящего Артем умалчивал, зная, что справится самостоятельно, без прямого участия матери и сестры.