Галкин рванул на третьей передаче, срезая углы и сшибая пустую тару. Он запрыгнул на ленту быстрого конвейера, меж стальных заготовок и выехал к аллигаторным ножницам, не подозревая плохого. «Аллигатор» изготовился разрезать его пополам, согласно технологической карте, чтобы из Галкина получились два обода к стогометателю или сеялке. Но Поля Перетягина, работавшая на ножницах, в последний момент заметила Галкина среди железа и рванула тормоза. Ножницы встали, разинув пасть. Паренек выкатился на землю, не выпуская из рук бланки строгой отчетности.
— Кто ты так-кой? — с испугу заикалась Поля. Галкин молчал, испугавшись задним числом. У Поли Перетягиной было пять детей от двух мужей и ни копейки алиментов. Ничьей крови она не желала и готова была воспитать всех пятерых сама. Она устала от выходок мужской половины общества и лишь устало спрашивала, когда же они, то есть мужики, поумнеют и бросят глупые шутки с женщинами, занятыми работой!
Успокоившись, она подумала, что надо побыстрей женить Галкина, пока он не попал в аллигатор или под пресс и не лишился чего-нибудь жизненно важного. На эту тему она повела горячую беседу с тавровщицей Надей Потеряевой, работавшей по соседству, на плугах и ободах, и скоро к устройству личной жизни Галкина подключились все женщины участка. Наденька оказалась ровесницей Галкина, но была гораздо спокойней и умудренней жизнью. На нее всякий заглядывался, да не всякому она верила. Женщины решили познакомить Галкина с ней, может, чего и получится? А если женщины задумали и пришли, к мнению, то сколько бы Галкин ни прыгал, ему это не поможет…
А Галкин тем временем, не зная сердечных забот, залез скорехонько под состав с готовой продукцией, когда тот собрался тронуться в путь, и напрягал все свои три тысячи лошадиных сил. Машинист, сверившись с выходным светофором, дал гудок и покатил… Составитель в последнюю минуту заметил Галкина, нырнувшего под вагон в середине состава и дал отмашку, требуя экстренного торможения. Машинист лишь с тоской подумал о семье, которая может остаться без кормильца по воле суда…
Галкин вылез из-под вагонов целенький и счастливый, как полтинник, общаться с локомотивными бригадами ему было не в новинку, он в свое время вылезал живехоньким из-под мчавшегося курьерского… На вопрос диспетчера машинист признался, что работать сегодня не может, руки дрожат: потому как чуть не разрезал паренька сегодня возле кузнечного… А может, и разрезал, кто знает, надо поискать у эстакады.
Останки несостоявшегося жениха прибежали искать, в помощь машинисту, Наденька Потеряева и Поля. У эстакады никого не нашли, кроме смазчика, веселого от природы.
— Когда по живому цельный состав с тракторами пройдет, — сказал он Поле, — спрессует в кирпич, хоронить нечего!
И указал на силикатный кирпич, помазанный красным, лежавший на шпалах.
— Сам ты кирпич, мордастый! — не приняла шуток Поля. А Наденька теребила ее и спрашивала: какой Галкин собой, высокий или низкий, блондин или брюнет?
— Красавец! — сказала Поля, грустно вздохнув. — Помнишь моего второго мужа, Кольку? Вылитый! Во внешности, конечно…
О прочих качествах она промолчала, вспомнив, что второй ее муж отбывал срок за рукоприкладство.
— Бедненький, — причитала тихонько невеста, — несчастный!
Ей даже показалось, что она видела где-то Галкина, на дискотеке или в очереди в салоне «Молодежная мода» за фирменным комбинезоном с карманами-сумками у колен. Он тоже, наверное, ее помнил…
Галкин ничего не помнил и в «Молодежную моду» не попал, хотя и занимал очередь с рассветом. Надо было с вечера. Теперь он вышагивал за воротами завода, насвистывая и наслаждаясь жизнью. Солнце лезло в зенит, задавшись целью ужалить Галкина в самое темечко, и, как бывает в эту пору, в бурьяне у заводской ограды лежала «шабашка» из гулящего люда, собираясь с силами на халтуру.
Однако он сразу сошел с пути истины, когда разглядел под цветущим кустом черемухи длинноногую особу, не успевшую загореть, в купальнике и дымчатых очках. Очки были в пол-лица, по моде. Галкин под их защитой встал на четвереньки и полез поближе. Подумал и лег бок о бок с блондинкой, солидно пошуршав бланками строгой отчетности и не зная, куда их положить, под голову или в ноги.
Был он еще в том возрасте, когда мечтают о принцессах. Смешно думать, что явится она в золоченой карете и хрустальных башмачках, когда часы пробьют двенадцать. Галкин давно догадывался, что истинная принцесса скрывается в образе Золушки, то есть обыкновенной голенастой и веснушчатой девчонки. Надо лишь быть внимательным и готовым. И Галкин не зевал. Совался к каждой, пялил глаза даже на чужих невест в свадебном наряде. Невесты ему нравились. Было в них и в самом деле что-то от принцесс из сказки: красавицы стройные, нежные, ласковые… Женихи Галкину не нравились, сказкой тут, по его мнению, даже не пахло. Был расчет. Он им не прощал суетливости, поспешной цепкости, с которой они торопились в загс, уводя невест с глаз долой и не давая полюбоваться. Ясно было, что женишки ревнуют, хотя и не прочь похвастать.
Галкину всякий раз казалось, что принцесс ждет разочарование, и он лично готов был их утешить, если потребуется. Главное, чтобы муж был в командировке. Но утешителей тоже хватало. Галкин слышал, как парни хвастали интригами с замужними дамами, но лично ему похвастать было нечем.
Девчонки почему-то всерьез его не принимали, и если он лез обниматься, ужасно обижались и обзывали хулиганом. Они ждали принцев, не иначе. Галкин на сказку меньше всего походил, он это и сам сознавал. К тому же ходили слухи, что он пьет, как папаша, рано или поздно отличится.
Золушка, которую ждал Галкин, должна была бы запастись не столько красотой и нежностью, сколько терпением, чтобы сносить его выходки. Но он готов был поклясться, что никогда не полезет под состав и не упадет из окна, если его полюбят.
Можно было бы примерить башмачок блондинке в купальнике, тем более, что она не противилась соседству Галкина и даже как будто ждала его. Блондинка вдруг обвила Галкина руками, ногами, прижалась с силой и стала целовать в губы жестко, умело, покусывая. Губы у Галкина припухли, но он сжимал их, боясь показать зубы. Это было бы некультурно с его стороны. Блондинка вертела его голову, справа налево, как кочан.
— Наконец-то мы одни, — шептала она жарко, жмурясь в истоме, — наконец-то! Я так ждала, милый мой начальник! Я объявлю вам выговор в приказе: целуйте же, целуйте!
Галкин старался, тыкаясь губами в зубы и язык блондинки, уставившись в собственное отражение в темных очках незнакомки.
Целовался Галкин всего один раз в жизни, в пионерском лагере и тоже по ошибке. На прощальном костре ему сунули в руки записку, он не успел заметить, кто и как. Развернул бумажку, разлинованную в клеточку и вырванную скорей всего из тетради, и разобрал: «Приходи к эстраде, там тебя ждут!» Эстраду он знал, старую, покинутую по причине ветхости и заросшую крапивой. Только большое чувство могло толкнуть кого-то на свидание там или хитрая уловка. Галкин грешил на дружков, поэтому шел на «свидание» с оглядкой, крадучись, с еловой дубинкой. Было темно, сыро и страшно. Чьи-то руки закрыли ему глаза: «Угадай!». Он стал гадать и упустил время. Позвали на ужин, и незнакомка исчезла, чмокнув его в щеку. Наверное, она не могла пропустить ужин, иначе бы о свидании догадался весь лагерь. А Галкин сидел на эстраде, как освистанный актер, и чего-то ждал чуть не до утра, голодный. Его искали, говорят, только не здесь. И наказали бы, если б не отъезд. Быть может, то была принцесса?
— Целуй же меня, целуй! — торопилась блондинка, у ней, видимо, кончался обед и надо было спешить на работу. И Галкин решился. Вытянув губы, как теленок, ткнулся блондинке в щеку, потом в губы. Очки полезли на лоб, и блондинка вскочила, толкнув Галкина.
— Ты кто такой? — растерянно спросила она, краснея.
— Будто не знаешь! — ухмыльнулся Галкин, собирая листки отчетности. — С завода. По снабжению…
— По снабжению? — не понимала девица.
— Дефицит, — загадочно пояснил Галкин, — с базы…
Он намекал на свои возможности, но блондинка и не думала восторгаться.