— На отвал? — изумилась Наденька, она всего ожидала, только не такого. — Там мусор и больше ничего! Старьевщики тряпки собирают и сдают…
— Какие тряпки?! — возразил Галкин. — Железа там на миллион!
— В миллионеры метишь! — Наденька рассмеялась. — И тебе не совестно? Врать…
Она уже не смеялась и, кажется, икала от обиды на глупого Галкина. Это же надо: мечтает об отвале! У Галкина кошки скребли на душе. Знакомство расстроилось, и надо было что-то делать. Он считал себя виноватым. По правде сказать, ему не хотелось в кузнецы. Наденька ждала, покрываясь алыми пятнами унижения: гулять со старьевщиком она не хотела. «Что подумают девчонки?» Ничего хорошего они не могли подумать. Тем более, что нашли порядочных женихов. Одна вышла за пожарного, который между пожарами успевает распространять билеты спринтлото и скоро обещал выиграть «Жигули». Вторая расписалась с таксистом, взяв с него слово, что тот будет приносить домой не только положенную зарплату, но и чаевые.
Между тем Галкин с Наденькой вышли на набережную. Вода внизу сладко пахла камышом и купавками, но ближе к середине струилась какая-то желтая суспензия, расцвеченная фиолетовыми пятнами машинного масла. Чайка грелась на солнышке, сложив мокрые крылья на бетонный парапет и ожидая пока подсохнут на перьях хлопья стиральной пасты, слитой в реку вместе с водой из машин банно-прачечного треста «Свежесть».
— Окунемся? — предложил ошалевший от неудавшегося знакомства Галкин. Вода, по словам заводских шутников, в разгар лета была в реке не хуже аккумуляторной кислоты и хорошо освежала всякого купальщика, растворив на нем синтетические плавки. Выходить на берег после купания приходилось ниже по течению, там, где людей нет…
— Не хочется, — отказалась Наденька, зябко повела плечиком и повернула домой. Ей стало скучно с Галкиным. Они пошли городским сквером. Аллея молодых липок с клейкими цветочками почти перебила запах горелой опоки, но в воздухе витала белая пыль. Галкин, завидя ее, принялся за свое:
— Кому-то ведь надо и на отвале… Всякий хочет, чтобы воздух был чистым, а река светлой, — он положил руку на Наденькино плечо.
— Ну так что? — спросила Наденька, отстраняясь. — Надо прежде о себе подумать, а после можно о других…
Галкин чего-то недопонимал или красовался, выставляя себя героем.
— Я начну с отвала и дойду до реки! — обещал он.
— С метлой?! — тихо спросила Наденька. Она была лучшим контролером в цехе, а их учили никому не верить и придерживаться стандарта и норм. Галкин все больше походил на бракодела, который старается втереть очки.
Отвал, видимо, отвесил очередную порцию белой пыли, потому что потускнела даль и солнце светило сквозь мелкую сетку.
— Не веришь? Мне не веришь?! — колотил себя в грудь Галкин. В заводской иерархии были директор, главный инженер, главный бухгалтер, наконец, главный механик… Главного дворника не было по штату. Но судя по жару, которым пылал Галкин, он туда и метил, в главные дворники!
— Ой, мамочка! — кольнула догадка Наденьку. — С тобой не заскучаешь! Иди-ка домой, герой! Тебе налево, мне направо…
Галкин, оставшись один, сел на скамейку, закурил и долго глядел Наденьке вслед, на что-то надеясь. Но Наденька была девушкой современной, без комплексов и излишних сомнений, уходила, не оглядываясь, потому что хотела наверстать упущенное и потанцевать на дискотеке. Перед этим надо было нагладить блузку и вшить в «бананы» застежку. Девчонки упадут, когда увидят ее «бананы». Фирма! Мама сшила. На дискотеке бывают люди, которые понимают жизнь и не растрачивают время на глупости, как Галкин.
Муки ревности оказались тяжелей, чем зубная боль. Галкин швырнул сигарету наземь, не докурив. Надо разбогатеть, думал он, чтобы не хуже, чем у других. Наденька знает, что говорит. Без чистого воздуха люди проживут, а без денег… Разбогатеть его семье не удалось.
Галкин до ночи бродил по улицам, пугая поздних прохожих. Житейские драмы разбивают сердца, а склеивают их всякие пустяки: браслетка, подарочный набор… Тем более толстенный, будто беременный, кошелек. Он, помнится, лежал в проходе между прессами. Было обеденное время и, видно, кто-то слишком спешил в столовку, если забыл про карманы. Что было дальше, Галкину вспомнить неловко. Мимо чужого кошелька порядочный человек пройдет или сдаст в бюро находок, оставшись с чистой совестью. Выходит, совесть не у всех чиста… Галкин тогда про бюро находок не вспомнил. Нагнулся, завязывая покрепче шнуровку, и потянулся к кошельку. Подумалось о всяких приятных вещах вроде цветомузыки и люстры с хрусталем. Но кошель вдруг ожил и по-лягушечьи скакнул в сторону. За прессом скалился газосварщик по прозвищу Каблук с дружками. Кошелек прыгнул ему в ладонь.
— Попался? — презрительно спросил Каблук. Галкин досадливо морщился и тяжело дышал. — На чужое заришься? Денежку любишь?
Галкин нашелся, спросил в упор:
— Если ты такой богатый, дай «кусок» взаймы! На обед не хватает…
— «Кусок»?! — То есть тысячу? Ничего себе, аппетит! — он хлопал глазами, ничего не понимая. «Что за птица, этот Галкин?» Дружки тоже молчали.
Галкин ушел, посмеиваясь. «Получили, жлобы? Не все продается…»
Во дворах и на улице стояли машины, с потушенными огнями. Галкин подошел к одной, прижался носом к стеклу, разглядывая салон. Машина пижонская, грязная по уши снаружи, а внутри — лохматые шкуры на креслах, японский «маг» с колонками и портативный цветной телевизор. Забыли выключить, светится голубым и зеленым. «Живут же люди!» Каблук на завод приезжал на «Волжанке», ставил на прикол и шел в проходную. Галкин завистливо вздохнул и тотчас отскочил: на заднем сидении пижонской машины скалил зубы черный, как ночь, дог.
До совершеннолетия Галкину оставалось два месяца, можно жениться, но у него даже собственного велосипеда не было… Он прыгнул в автобус, пустой и тряский в этот час, и поехал домой.
Сон не шел. «Где я только не промышлял? — хвастал Каблук. — Врать не буду… Ты на мою жинку взгляни, и слов не надо. Коронки — платина, колечки на всей пятерне. Она денег стоит. Твоя, небось, тоже не огрызок, Галкин? Ну так старайся, она в долгу не останется, когда ночь придет, ха-ха, рассчитается!»
Галкин ворочался на ставшей вдруг горячей и жесткой постели. Спокойно спать он, похоже, разучился. Каблук приторговывал воротами для гаражей, баками для садов. Ворота, как броня, с нутряными задвижками и потайными запорами. Железо он брал на свалке, даровое, валялась там даже нержавейка…
Можно войти в долю, Каблук не откажется, дело у него налажено, помощники нужны. Затем и кошелек подбросил, заманивая…
Галкин ворочался и мычал: «Нет, нет… не хочу!»
…Каблук разжег сигаретой газовую горелку. «Убью, подлюка! — Зачем на отвал лазил, продать хочешь?!» Ворота Каблука Галкин видел в отвале, присыпанные шлаком. Штук пять или шесть. Ждали покупателей. Было там еще кое-что: трубы с запорной арматурой, плетеная из проволоки сетка, печь с трубой из нержавейки…
Знали об этом только дружки Каблука да Галкин. Они следили за ним, выжидая: «заложит» новичок или нет? Купить его не удалось, значит…
«Проклятый отвал, — думал с горечью Галкин, — зачем я туда набрел?!» Похоже, там были караванные пути для леваков, доходное место, к нему вела железнодорожная колея с завода, катились день и ночь вагоны с хламом. В нем можно было вывезти попутно что угодно, охрана даже не догадывалась, что за отходы сплавляют в вагонах со шлаком леваки…
Галкин понял, он ставит крест на личной жизни, Наденька за него не пойдет, найдет поудачливей. Галкин опять застонал и сел на кровати, глядя куда-то в темноту.
— Что с тобой, сынок? Ты не болеешь? — к нему пришла мать, тронула лоб ладонью. Она рада была пообщаться. Соскучилась. По вечерам сын молча валился с порога на кровать. Разве так можно?
Мать обиделась и пошла к соседям по лестничной клетке, отвести душу. Чудилось ей, что сынок не зря вздыхает и вертится среди сна. «Зазноба, не иначе!» На ум шла какая-то вертихвостка, в пышной юбке, с крашеным лицом, из тех, которые пьют и не морщатся. «Девочки что надо, от любви не прячут взгляда!» — так про них теперь говорят. Раньше бы сказали по-другому. А суть одна… Понимает ли ее сын? Неужели, он тонет в этом омуте: вино и бабы. Господи! Проклятый завод…