Голоса их тотчас потонули в возмущенных криках парней. Выходило так, будто одни девчата напичканы идеями. Про жилищно-культурный комплекс парни уже слышали. Его попробовали выстроить студенты, работали все лето. Из комплекса вышло общежитие, на прочее не хватило кирпича. Ребятам нечем заняться, запираются в комнатах и обмывают зачеты, курсовые и дипломные… Ректорат перепугался и, чтобы помочь студентам получше организовать досуг, выделил комнату на первом этаже под опорный пункт милиции, там дежурят теперь дружинники.
Леша слушал и вносил в протокол. Девчата оказались и впрямь восприимчивей, наговорили много и готовы были хоть сейчас начать жить по-новому, честно и красиво, особенно в вопросах любви, культуры и быта. Парни о любви не говорили, а налегали на производство — им больше, чем девчатам, доставалось у молотов и прессов. Молота с прессами давно отслужили свое, пора на покой. Но менять их на такие же начальник цеха не хотел и ждал, когда появятся классом выше, с автоматикой и электроникой. Но парни не желали ждать. Даешь культуру!
А ведь еще недавно молчали, слова на собрании не вытянешь. Боялись, наверное, попасть в разряд выскочек и карьеристов или наивных чудаков, которым «больше всех надо» и которые через это «хлебнут в жизни»…
Все жаждали дела и скорых перемен. Одни — по линии производства, другие — по жилью и культуре быта. Новичок не походил ни на тех, ни на других. Он вообще ни на что не походил, заспанный и голодный. Глядел на мир уныло и как-то без надежды.
— Комсомолец? — не поверил Леша. — Нам нужно пополнение, но учти — легкой жизни теперь не будет, время такое…
Пока Галкин спал, комсомольцы не дремали и сработали стенд.
— Поддерживаю почин, — зевнув, сказал Галкин. — Надоело подметать! Хочу туда…
Он ткнул пальцем в сторону машин.
— Причины ищешь, отговорки? — сурово спросил Леша-комсорг. По опыту он знал, что новички мечтают с первого дня браться за трудное, ставить рекорды и побеждать. На меньшее не согласны. Чем это кончается, он тоже знал.
— Чудак, зачем спешить, начни там, где поставили. Им видней. А после от тебя зависит: дорога у нас открыта, никому не заказана, до самого верха!
Чтобы закрепить росток сознательности, Леша вручил новичку свежий типографский буклет: «Памятку комсомольцу кузнечного цеха!», с планами на новую пятилетку и обязательствами, а также со стихами рабочих поэтов под общим заголовком: «Куем мы счастия ключи!»
— Ключ — символ, Галкин! — пояснил Леша-комсорг, не доверяя отвлеченному мышлению новичка с метлой. — Ты где учился, в школе? Десятилетку закончил? Ну-у, тогда поймешь! С квартирами у нас пока туго, хотя лучшим ордер обеспечен… Года через два-три! Ты где устроился, в общаге? Учти, счастье в твоих руках…
Леша бодрился, хотя по опыту знал, что работы непочатый край — в плане перестройки сознания. Для некоторых ребят, особенно из школы, работа на совесть почему-то стала непрестижна, признаком старомодности, недалекого ума или откровенного карьеризма. «Умные» имеют все, не очень утруждаясь. Примеров тому всякий готов был привести сколько угодно: дельцы-продавцы, слесари автосервиса, завбазами, леваки, халтурщики, сезонники, шабашники, гребущие деньгу лопатой…
«Работа дураков любит, — слышал Леша и морщился, — пусть работает трактор, он железный»… Сделают от сих, до сих — и баста, с нас, дескать, хватит. Переработать стыдятся.
А ведь должно быть наоборот, всегда было наоборот, если вдуматься и послушать старших. Стыдно должно быть не переработать, а плохо работать. Только так и не иначе. В этом надо убедить всех!
Похоже, новичок из тех, которые боятся переработать. Хотя получил, что заслужил. Право работать на молоте надо заслужить. Но, видно, на уме у него пока что не работать, а заработать!
Леша вдруг засучил рукав и согнул руку в локте, устав от слов и убеждений. Дал Галкину пощупать стальной бицепс.
— Первый разряд по штанге, золотой значок ГТО, а у тебя?
Галкин стушевался, значка у него не было. Под ноги ему выпало из Лешиного кармашка фото. Галкин успел разглядеть: Леша с красавицей-женой и двумя малютками-детьми. Близнецы! Они стояли на палубе круизного теплохода у африканских пальм и олицетворяли само счастье…
Галкин потрусил за комсоргом, как преданная собачонка, туда, где метались раскаленные заготовки и ухали тяжелые молота. Они были уже рядом, но Леша, дав направление Галкину, сам свернул к выходу из цеха, к голубым «Жигулям», поджидавшим его во дворе. Он начинал кузнецом, но в последний год не работал у молота, занявшись оргвопросами. Галкин не знал этого, торчал в воротах знаком вопроса и ждал чего-то.
— На шмотки не смотри, — пришлось объяснить Леше. — Поработаешь тут — все заимеешь! Но не ставь целью и не поддавайся вещизму, засосет! Смотри в суть…
Он распахнул душу — она была прекрасна и чиста: зачетка вечернего отделения политеха с пятерками, удостоверение дружинника, донора, дипломанта смотра художественной самодеятельности…
Напоследок Леша пнул небрежно колесо «Жигулей»:
— Не роскошь, Галкин, а средство передвижения! Будь выше…
Машина рванула с места и скрылась в клубах сивой пыли. Леша перевел дух. Беседа с новичком далась нелегко.
Рядом с Лешей в машине сидел лучший футболист цеха Коля Кривенко, отвечавший за спортивный сектор. Он числился штамповщиком с горячим стажем, но в цехе не работал, а забивал голы в турнире. Но если требовалось, он мог постоять за честь кузнечного цеха в чем угодно: в толкании, метании, прыжках, беге, велосипеде. Коля обновил все цеховые рекорды и даже покушался на заводские, честно отрабатывая свой хлеб, аванс и расчет, поясные и премиальные.
Предстояла заводская спартакиада, и надо было срочно скомплектовать команды по возрастным группам, обеспечив стопроцентный охват. Коля записал кузнеца Медведева в гиревики. На первой же тренировке в зале тот поднял рекордный вес, заставив ахнуть даже мастеров спорта. Поднять-то поднял, а после случилась осечка. Медведев бродил со штангой на вытянутых руках и не понимал, куда опустить рекордный вес.
— Клади на место! — кричали ему. — Положи, где взял!
Медведев воспринял это как насмешку. Зачем было тужиться, поднимать, рвать мослы ради двух центнеров, если нет под рукой вагона или грузовика, куда бы можно сложить стальные блины. Медведев не привык трудиться впустую.
В марафоне сразу выделился экспедитор отдела сбыта Фофанов, худой и длинный, как жердь. Со старта он ушел далеко вперед и около часа бежал один, а после ему надоело одиночество, он остановился и подождал остальных, чтобы поговорить по ходу дела на всякие темы. Фофанов был очень общительный в силу своей профессии и большой семьи из жены и шести девочек.
«Ну публика, — сердился Коля-физорг, — дремучий лес!» Какие таланты пропадали! Коля обещал Медведеву обеспечить вагонетку, куда бы он складывал свои рекорды, хотя бы на тренировке, а Фофанову выдал за казенный счет мини-транзистор, чтобы тот не скучал на дистанции и слушал последние известия или концерты по заявкам для тех, кто в пути.
Коля обещал всем, кто запишется в сборную команду кузнечного цеха, выдать талоны на бесплатное питание и инвентарь, а также спортивные майки и трусики. Желающих на талоны, инвентарь и майки было много, но когда дело доходило до тренировок…
«Не надо нам спорта, — говорили женщины, — мы у плиты наломаемся да настираемся, по магазинам набегаемся. Чем не рекорд?»
Молодежь как будто соглашалась выступить на стадионе и поддержать честь коллектива, если не будет жарко или сыро, а по «телеку» не погонят какой-нибудь двенадцатифильмовый детективный сериал.
Судьба Коли была в руках случая, он поглядывал с тоской на небо в тучах и записывал прогнозы метеобюро. Погоду обещали сухую и не жаркую, как раз ту, что требовалась.
Скорей всего придется опять полагаться на самого себя: бегать, прыгать, метать, плавать.
«Не я первый, не я последний!» — утешал себя Коля. В школе, помнится, он выступал за взрослых, и в судейских протоколах значилась вымышленная фамилия. Рекордов он не ставил, да на него и не очень рассчитывали — кому охота стараться за чужого дядю. Главное, обеспечить массовость и укомплектовать команду. Закончив учиться, он еще года два выступал за школу, под видом ученика, чтобы не обидеть тренера.