Сверхурочный смачно сплюнул, у него стало сыро во рту: подорвал нервы, работая на трех ставках и не высыпаясь. Зато он получал на равных с директором и потому имел право на уважение со стороны необученного новичка. С Перевязьевым боялась связываться даже администрация цеха. Он засудил соседа по лестничной за пуделя, контролера в трамвае за хамство, хотя сам ехал без билета, и собирал улики на участкового инспектора, проверявшего паспортный режим. Перевязьев был прописан в двух местах. Чтобы не потерять жилплощадь тещи, он выправил второй паспорт…
Что было дальше, рассказывать скучно. А кончилось тем, чем всегда заканчивались производственные конфликты на участке ремонта: синяком под глазом у Бани. К тому же Галкин обещал завтра выставить бутылку крепленого в качестве компенсации слесарям за ущерб в моральном плане.
«За что тебе деньги платят? — не понимал Перевязьев. — Развели дармоедов на нашу голову!» Галкин, слыша это, порывался встать из-за стола и идти подметать. Но сверхурочный с высоты окладов изобразил недоумение, он удивлялся Галкину. Много ли заработаешь метлой? Хахин тоже сказал, что на заводе платят за конечный продукт, тут не Дом культуры и не театр оперы с балетом. От грязи еще никто не помер…
Конечный продукт в виде тракторов, плугов и сеялок, а также запасных частей к ним, Галкин видел на складе готовой продукции. Продукт хороший, Хахин прав, за него не жалко заплатить! Государство, наверное, не в обиде. Козловые краны поднимали трактора и грузили на платформы, а после люди в разных концах страны любовались праздничными составами с голубыми сеялками и оранжевыми тракторами.
В проходе между станками шли люди. Впереди высокий и худой мужчина в галстуке, за ним, чуть приотстав, трое помельче, но тоже причесанные и опрятные. «Дармоеды!» — подумалось Галкину. Тунеядцы в галстуках совались к прессам, что-то выспрашивали и, по всей видимости, тоже собирались примазаться к конечному продукту, получать свое, не испачкав рук…
Галкин дернул за рукав бригадира и указал пальцем.
— Атас! — вдруг сорвался с места тот. — Начальник со свитой. Кончай перекур…
Слесаря встали к верстаку с раскиданными частями кузнечных машин и механизмов, сделали вид, что давно и упорно трудятся. И лишь Галкин торчал у стола и ждал чего-то, не понимая. Если бы он тут же бросил метлу и взял в руки молоток с зубилом, чтобы помочь цеху с планом и выручить номенклатуру, руководство его поняло бы и оценило. Но новичок ничего не делал, лишь вызывающе торчал на пути, как будто намекая начальнику на захламленность в цехе и низкую культуру производства. В конце концов не его вина, что метлой и совком он не может участвовать в выпуске конечного продукта напрямую, приладить что-нибудь или завинтить, как слесари-сборщики на главном конвейере или кузнецы-штамповщики.
Слесаря тоже дивились суете и скоплению руководства, видимо, это не входило в их творческие планы. На столе были рассыпаны костяшки домино, под столом валялась пустая бутылка…
— Чем сегодня занимались, что сделали? — начал опрос начальник цеха, сверяя журнал ремонта с графиком.
— Мы работали! — отрапортовал Перевязьев. — Спины не разгибая…
— Что еще?
Перевязьев вспомнил аварийный гудок, стараясь угадать, что за ним? Заклинило кривошип, сломало кулису?
Начальник ждал, и вид у него был оскорбленный. Слесарям он не верил. Отговорки, их он наслушался за день… Удивительно, но ни один человек в цехе, а опросил он почти всех, не сказал правду: дескать, работал средне, могу лучше, если постараться, без перекуров и раскачки. Начальник хотел бы услышать упреки, претензии к себе и начальникам служб, мастерам, как сделать лучше, как организовать, чтобы без сучка и задоринки… Но говорили одно: все нормально, как работали, так и будем. Но это не устраивало начальника, никого не устраивало, если честно.
Ведь вчера на цеховом собрании профессор, приглашенный из института экономики и планирования, рассказал, что экономика страны развивалась в последние годы недостаточно быстро и правильно говорится о неблагоприятных тенденциях развития хозяйства, наметившихся с 70-х годов.
— Но тот же период, — заметил профессор, опять же приведя на память цифры и факты статистики, — для многих людей в стране был периодом процветания! В 1970 году, например, сумма вкладов населения в сберегательные кассы была 46,9 миллиарда рублей, а к 1984 году она выросла до 202,1 миллиарда! То есть увеличилась более чем в четыре раза…
— У нас появились, — начальник цеха записал в блокнотик, он был цеховой пропагандист и цифры могли пригодиться, — свои доморощенные «миллионеры», и число их росло. Причем известны случаи, когда крупные вклады появлялись у людей со скромной зарплатой. Надо также помнить, что не всякий, приобретший деньги незаконным путем, станет хранить их в сберегательной кассе, так что фактически в руках населения скопились средства несравненно большие.
Выход один, это было ясно и без профессора, каждый должен получать столько, сколько заработал, ни больше ни меньше. Вклада в сберкассе начальник цеха не имел, как-то не получалось, и он с чистой душой мог сказать: хочешь иметь больше, работай лучше.
Начальник вынул из кармана какую-то вещицу и спрятал за спину, не показывая. Штифт, гайка?
— Взяв обязательство и встречный план, встав на трудовую вахту, сберегая каждую минуту, — заученно включился сверхурочный, выигрывая время и пытаясь заглянуть за спину начальнику. Но тот, не дослушав, вынул из-за спины смятые пассатижи, потом не без усилия поднял рукавицу с болтами:
— Ваше имущество?
Рядом с ним встал кузнец Прокужин, с забинтованной головой и заплывшим глазом, на лице у него было страдание и жажда мести. Он переводил взгляд с Перевязьева на Хахина, потом на сверхурочного и сжимал кулаки.
— Признавайтесь, — начальник совал под нос слесарям пассатижи, памятные Галкину. — Вы слышали гудок? Почему не явились на вызов?
— Не слышал, — потупился Хахин, — уши заложило. А пассатижи с болтами не мои, скажу честно. Небось, подкинуты, со стороны. Куда попали-то? По кумполу Прокужину? Какая, извините, жалость!.. Пора навести порядок!
— Караул! — наконец, подумав, опознал свои пассатижи Перевязьев. Он картинно хлопал по карманам, где должен был лежать инструмент. Кроме пыли ничего не было. — Вытащил шпана!
Он ткнул пальцем в сторону Галкина. Слесари глядели на паренька с метлой осуждающе, давая понять начальству, что виноват во всем новичок, больше некому.
Начальник отвернулся с досадой. Ему хотелось уличить слесарей, а не новичка. Нужен был веский повод, чтобы поставить точку в застарелой склоке с бригадой ремонта. Их делами он был не доволен, но схватить за руку нахалюг не удавалось. Умели слесаря шкодить и лодырничать, прикрываясь дутыми нарядами, пустыми обещаниями. Слесари валили все на новичка, дескать, он показал себя, наделав переполох и парализовав работу. Сверхурочный собрался бежать на вторую работу, подкручивать, опуская и поднимая по росту, поворотные кресла в заводоуправлении и столы с колесиками под пишмашины.
— Не наш человек, — осуждающе сказал он, кивнув на Галкина.
Сверхурочный был вхож в большие кабинеты и к его мнению приходилось прислушиваться.
— В следствие передать, — сказал Перевязьев, — там разберутся!
Сверхурочный ушел, посмеиваясь. А Галкин вспомнил комиссию в райисполкоме, строгих инспекторов из милиции и затосковал. За голову Прокужина, пробитую пассатижами, штрафом не отделаешься. Передадут в суд, приговор… Хорошо, если с отсрочкой или условно. Он чувствовал, будто летит опять с четвертого этажа и некому его поймать. Мудрых? Да и тот в больнице…
Начальник подошел к столу, брезгливо оглядел домино, захватанный стакан с бутылкой, заглянул под стол и выпрямился, покраснев лицом. Подозвал мастера и гневно продиктовал:
— Пиши приказ: «Уволить… число после поставим… за нарушения трудовой дисциплины и пьянку на рабочем месте… статья КЗОТ… хватит, терпели, прощали, сколько можно? Уволить слесарей Перевязьева, Хахина…»
Он оглянулся на Галкина, подумал, но поставил точку.