А теперь, как мы уже говорили, оба они спали или делали вид, что спят, в карете, которую пара почтовых лошадей мчала по дороге из Авиньона в Оранж.
VI. МОРГАН
Пусть читатели позволят нам ненадолго покинуть Ролана и сэра Джона, которые сейчас и физически, и морально чувствуют себя неплохо и не внушают нам опасения. Сосредоточим внимание на лице, которое только промелькнуло в нашем романе, но должно играть в нем важную роль.
Мы имеем в виду вооруженного человека в маске, который появился в столовой авиньонской гостиницы и вручил Жану Пико опечатанный мешок, по ошибке похищенный вместе с казенными деньгами.
Мы видели, что отважный грабитель, назвавший себя Морганом, прискакал в Авиньон верхом, в маске, среди бела дня. Перед тем как войти в гостиницу «Пале-Эгалите», он привязал у крыльца свою лошадь. Казалось, в папском и роялистском городе лошадь пользовалась такой же безопасностью, как и всадник; выйдя из гостиницы, он нашел ее на месте, отвязал, вскочил в седло, выехал из Ульских ворот, промчался бешеным галопом вдоль городских стен и скрылся из виду за поворотом дороги, ведущей в Лион.
Отъехав с четверть льё от Авиньона, он закутался в плащ, чтобы не видно было его оружия, потом, сняв маску, спрятал ее в седельную кобуру.
Сотрапезники, покинутые им в Авиньоне, были крайне заинтригованы и строили догадки: что за человек этот ужасный Морган, гроза Юга? Если бы они очутились на дороге из Авиньона в Бедаррид, они могли бы сами определить, соответствовала ли наружность грабителя его жуткой репутации.
Мы с уверенностью можем сказать, что они были бы чрезвычайно изумлены, увидев его черты, столь непохожие на образ, созданный их предвзятым воображением.
В самом деле, когда он снял маску на удивление изящной белой рукой, можно было увидеть лицо молодого человека лет двадцати пяти, которое правильностью черт и нежной прелестью напоминало женское.
Лишь одна особенность придавала этому лицу, по крайней мере в определенные моменты, выражение необычной твердости: это контраст между чудесными волнистыми белокурыми волосами, по тогдашней моде пышно зачесанными на лоб и на виски, и черными, как агат, глазами, бровями и ресницами.
В остальном его лицо, повторяем, было довольно женственным.
Маленькие уши чуть выглядывали из-под густых прядей, закрывавших виски (эту прическу щеголи того времени, «невероятные», называли «собачьими ушами»); нос был прямой, идеальных пропорций, рот немного велик, но на алых губах непрестанно играла улыбка, обнажавшая прекрасные зубы; тонко очерченный подбородок был подернут легкой синевой, говорившей о том, что, не будь он столь тщательно, совсем недавно выбрит, борода, в отличие от золотистого оттенка волос, была бы того же цвета, что брови, ресницы и глаза.
О росте и телосложении незнакомца можно было судить, когда он появился в столовой гостиницы: он был высок, строен, гибок и, должно быть, отличался не столько физической силой, сколько ловкостью и проворством.
В седле он держался свободно и твердо; чувствовалось, что это отменный наездник.
Перекинув полу плаща через плечо, спрятав маску в седельную кобуру, надвинув шляпу на глаза, всадник снова прибавил ходу, промчался галопом через Бедаррид и, достигнув первых домов Оранжа, въехал в ворота, тотчас же захлопнувшиеся за ним.
Во дворе его ожидал слуга, который схватил лошадь под уздцы.
Всадник спрыгнул на землю.
— Твой хозяин дома? — спросил он слугу.
— Нет, господин барон, — отвечал тот, — прошлой ночью ему пришлось отлучиться, и он мне велел, если вы, сударь, приедете и спросите его, сказать вам, что он уехал по делам общества.
— Хорошо, Батист. Я возвращаю его лошадь в неплохом виде, она лишь немного устала. Ее надо обтереть вином и два-три дня давать ячмень вместо овса; со вчерашнего утра она проделала около сорока льё.
— Вы довольны лошадью, господин барон?
— Очень доволен. Карета готова?
— Да, господин барон, она стоит под навесом; кучер пьет в кабачке с Жюльеном. Вы, сударь, приказали занять его чем-нибудь и не пускать сюда во двор, чтобы он не видел вас, когда вы приедете.
— Он думает, что повезет твоего хозяина?
— Да, господин барон. Вот паспорт хозяина, я ходил с ним на почту брать лошадей. Маркиз уехал в сторону Бордо с вашим паспортом, а вы, господин барон, с паспортом моего хозяина поедете в сторону Женевы, и наверняка получится такая путаница, что госпоже полиции, хоть у нее чрезвычайно ловкие руки, не так-то легко будет распутать этот клубок.
— Батист, отвяжи чемодан, что привязан к седлу, и дай его мне.
Слуга поспешил исполнить приказание, но чемодан был так тяжел, что Батист едва не выронил его из рук.
— Ну и ну! — воскликнул он, рассмеявшись. — Вы не изволили меня предупредить, сударь, что он такой тяжелый! Черт побери! Я вижу, господин барон, вы не теряли времени даром.
— Ты ошибаешься, Батист; я потерял немало времени и хочу уехать как можно скорей.
— Не угодно ли вам позавтракать, господин барон?
— Я бы охотно перекусил, но только очень быстро.
— Я не задержу вас, сударь; сейчас два часа дня, а завтрак ждет вас с десяти часов утра; хорошо, что это холодный завтрак.
Батист считал своим долгом в отсутствие хозяина оказать гостеприимство незнакомцу и хотел проводить его в столовую.
— Не надо, — сказал тот, — я знаю, как туда пройти. Займись каретой, пусть она стоит у самого подъезда, пусть дверца будет открыта, чтобы кучер не увидел меня, когда я буду выходить из дому. А вот этого хватит на оплату первого перегона.
И незнакомец, которого Батист величал бароном, передал ему пачку ассигнатов.
— Ах, сударь, — воскликнул слуга, — да здесь хватит на оплату до самого Лиона!
— Заплати только до Баланса; скажи, что я буду ночевать. Остальное возьми себе за труды: ты ведь будешь рассчитываться с кучером.
— Прикажете поставить чемодан в каретный ящик?
— Я сам поставлю его.
Взяв чемодан из рук слуги и не показывая виду, что ему тяжело нести, он направился в столовую; между тем Батист направился в соседний кабачок, по дороге расправляя и пересчитывая ассигнаты.
Незнакомец в самом деле хорошо знал расположение комнат; пройдя по коридору, он уверенно распахнул одну дверь, затем вторую и увидел перед собой изысканно сервированный стол.
Курица, две куропатки, холодная ветчина, сыры различных сортов, а на десерт великолепные фрукты и вино, в одном из графинов алое, как рубин, в другом — цвета топаза, — таков был завтрак, судя по прибору, приготовленный для одного человека, но столь обильный, что его вполне хватило бы на трех-четырех сотрапезников.
Очутившись в столовой, молодой человек первым делом направился к зеркалу, снял шляпу и, вынув из кармана гребень, привел в порядок волосы; затем он подошел к фаянсовому умывальнику, рядом с которым висело полотенце, и вымыл лицо и руки.
Как человек благовоспитанный, незнакомец тщательно проделал все это и уселся за стол.
За несколько минут он утолил аппетит, разыгравшийся от усталости и вполне естественный в его молодые годы, и, когда вошедший Батист сообщил, что карета подана, мигом вышел из-за стола.
Он надвинул шляпу на глаза, закутался в плащ, взял чемодан и направился к выходу. Батист поставил почтовую карету как можно ближе к крыльцу, и Морган, не замеченный возницей, вскочил в экипаж.
Батист захлопнул за ним дверцу и обратился к вознице в высоких сапогах:
— Вам уплачено за проезд сполна до Баланса, не так ли?
— Точно, сполна. Может, требуется расписка? — ответил, посмеиваясь, возница.
— Нет. Но мой хозяин господин маркиз де Рибье хочет, чтобы его не беспокоили до Баланса.
— Ладно, — отвечал кучер все тем же насмешливым тоном, — не будем беспокоить гражданина маркиза. Поехали! Но!
И он пустил лошадей вскачь, щелкая и яростно размахивая кнутом, как бы предупреждая других возниц и прохожих: «Эй! Берегись! Берегись, не то будет худо! Я везу человека, который хорошо платит и имеет право всех давить!»
Очутившись в карете, мнимый маркиз де Рибье открыл окошко, опустил занавески, поднял сиденье, поставил в ящик чемодан, затем закутался в плащ, уселся и, уверенный, что его не разбудят до Баланса, уснул так же, как завтракал, то есть со всем аппетитом молодости.