При последних словах гениального полководца, делившегося с гостями своей тактикой, двери распахнулись и слуга доложил, что обед подан.
— Идемте, генерал, — проговорил Бонапарт, подводя Моро к Жозефине. — Дайте руку моей жене, и прошу всех за стол!
Гости перешли из гостиной в столовую.
После обеда Бонапарт под предлогом, что хочет показать Моро великолепную саблю, привезенную из Египта, увел его в свой кабинет.
Там двое соперников провели больше часа с глазу на глаз. Что произошло между ними? Какое соглашение они подписали? Какие дали друг другу обещания? Это никому не известно.
Когда Бонапарт вернулся в гостиную, Люсьен спросил его:
— Ну, что Моро?
— Как я и предвидел, он предпочитает военную власть власти политической. Я обещал ему командование армией…
При этих словах Бонапарт улыбнулся.
— А тем временем… — продолжал он.
— Что тем временем? — допытывался Люсьен.
— Он будет командовать… Люксембургским дворцом: я не прочь сделать его тюремщиком членов Директории, прежде чем сделать победителем австрийцев…
На другой день в газете «Монитёр» появилась заметка:
«Париж, 17 брюмера. Бонапарт подарил Моро украшенную драгоценными камнями дамасскую саблю, привезенную им из Египта; она оценивается в двенадцать тысяч франков».
XXI. БАЛАНС ДИРЕКТОРИИ
Мы уже сказали, что Моро, без сомнения получивший какие-то указания, покинул домик на улице Победы и Бонапарт вернулся в гостиную.
На этом вечере все возбуждало любопытство гостей, и, конечно, от их внимания не ускользнули ни отсутствие Моро, ни то, что Бонапарт вернулся один, ни довольная улыбка на его лице.
С особым волнением наблюдали за ним Жозефина и Ролан: Моро за Бонапарта — это лишних двадцать шансов на успех! Моро против Бонапарта — это потеря добрых пятидесяти шансов!
Жозефина смотрела на мужа с такой мольбой во взоре, что, поговорив с Люсьеном, он тихонько подтолкнул брата в ее сторону.
Люсьен понял и подошел к Жозефине.
— Все хорошо, — шепнул он.
— Моро?
— Он с нами.
— Я считала, что он республиканец.
— Ему доказали, что действуют во имя блага Республики.
— А я бы сказал, что он честолюбив, — заметил Ролан. Люсьен вздрогнул и посмотрел на адъютанта.
— А ведь вы правы, — согласился он.
— Но если он честолюбив, — сказала Жозефина, — то он не даст Бонапарту захватить власть.
— Почему же?
— Да потому, что сам захочет завладеть ею.
— Это так. Но он будет ждать, пока ему преподнесут ее готовенькую, а сам не сможет стать властителем, не дерзнет захватить власть.
В это время Бонапарт подошел к гостям, обступившим, как и перед обедом, Тальма: выдающиеся люди всегда занимают в обществе центральное место.
— Что вы там рассказываете, Тальма? — спросил Бонапарт. — Я вижу, вас слушают с напряженным вниманием.
— Да, но вот пришел конец моему владычеству, — отозвался артист.
— А почему?
— Я поступаю, подобно гражданину Баррасу: отказываюсь от власти.
— Так гражданин Баррас отказывается от власти?
— Ходят слухи.
— А известно, кто будет назначен на его место?
— Строят догадки.
— Что, он ваш друг, Тальма?
— В свое время, — отвечал Тальма, отвешивая поклон, — он оказал мне честь, назвав меня своим другом.
— В таком случае, Тальма, я попрошу у вас протекции.
— Она вам обеспечена, — ответил тот с улыбкой. — Остается только узнать, для чего это вам нужно.
— Чтобы меня послали в Италию! Дело в том, что гражданин Баррас не хочет, чтобы я туда возвращался.
— Вы, конечно, знаете эту песенку, генерал?
В лес ходить — зачем, помилуй! Лавры срезаны давно note 14.
— О Росций, Росций! — улыбнулся Бонапарт. — Неужели ты стал в мое отсутствие льстецом?
— Росций был другом Цезаря, генерал, и при его возвращении из Галлии он, вероятно, сказал ему что-то в этом же роде.
Бонапарт положил руку на плечо Тальма.
— Но повторил ли бы он эти слова после перехода через Рубикон?
Тальма посмотрел Бонапарту в глаза.
— Нет, — отвечал артист, — он сказал бы ему, подобно прорицателю: «Цезарь! Ид марта берегись» note 15.
Бонапарт сунул руку за борт сюртука, словно искал что-то. Нащупав там клинок Соратников Иегу, он судорожно сжал его.
Не предчувствовал ли он заговоры Арена, Сен-Режана и Кадудаля?
В этот миг двери растворились и слуга доложил:
— Генерал Бернадот!
— Бернадот! — невольно прошептал Бонапарт. — Чего ему здесь нужно? Действительно, после возвращения Бонапарта Бернадот держался в стороне, отвечая отказом на все предложения, какие ему делал главнокомандующий или передавал через своих друзей.
Дело в том, что Бернадот уже давно разглядел в Бонапарте политического деятеля под солдатской шинелью, диктатора под мундиром главнокомандующего; хотя впоследствии он и стал королем, но в ту пору был, в противоположность Моро, искренним республиканцем.
К тому же у Бернадота имелись основания обижаться на Бонапарта.
Его военная карьера была не менее блистательной, чем карьера молодого генерала; их судьбы и в дальнейшем были сходны, но он оказался счастливей Бонапарта — он умер на троне. Правда, Бернадот не захватил королевскую власть, он был призван на престол.
Сын адвоката, проживавшего в По, Бернадот родился в 1764 году, то есть на пять лет раньше Бонапарта. Семнадцати лет он поступил добровольцем в солдаты. В 1789 году он был еще старшим сержантом. Но для этой эпохи были характерны быстрые продвижения: в 1794 году Клебер произвел его в бригадные генералы тут же, на поле битвы, победа в которой была одержана благодаря Бернадоту. Став дивизионным генералом, он с блеском принимал участие в сражениях при Флёрюсе и Юлихе, добился капитуляции Маастрихта, взял Альтдорф и прикрывал отступление Журдана под натиском армии, вдвое превосходящей численностью французскую. В 1797 году Директория приказала Бернадоту привести подкрепление в семнадцать тысяч человек к Бонапарту; то были его старые солдаты, ветераны Клебера, Марсо и Гоша, армии Самбры и Мёзы. Тогда Бернадот позабыл о соперничестве и поддержал Бонапарта всеми своими силами. Он участвовал в переправе через Тальяменто, взял Градиску, Триест, Лайбах, Идрию. Закончив кампанию, он преподнес Директории захваченные у неприятеля знамена и был назначен, быть может, против его желания, послом в Вену, меж тем как Бонапарт добился назначения на пост главнокомандующего Египетской армией.
Трехцветный флаг, водруженный над дверью французского посольства, вызвал в Вене волнения. Не добившись от правительства извинений, Бернадот вынужден был потребовать свои паспорта. Вернувшись в Париж, он был назначен Директорией военным министром. Но происки Сиейеса, которого шокировал республиканский образ мыслей Бернадота, побудили его подать в отставку; отставка была принята, и, когда Бонапарт высадился во Фрежюсе, вместо Бернадота военным министром уже три месяца был Дюбуа-Крансе.
Друзья Бернадота хотели вновь призвать его на пост военного министра после возвращения Бонапарта, но тот воспротивился. Это вызвало взаимную вражду генералов, пусть не открытую, но вполне реальную.
Появление Бернадота в гостиной Бонапарта было почти таким же необычайным событием, как и приход Моро, и победитель в битве при Маастрихте возбудил не меньшее любопытство, чем победитель в сражении при Раштатте.
Но Бонапарт на сей раз и не подумал идти навстречу вошедшему, он только повернул к нему голову, выжидая, что будет дальше.
Бернадот, ступив на порог, окинул гостиную быстрым взглядом, определил и рассмотрел группы гостей и, хотя в центре главного кружка он заметил Бонапарта, направился прямо к Жозефине. Красавица возлежала на кушетке возле камина; ее платье падало скульптурными складками, совсем как у статуи Агриппины в музее Питти. Бернадот приветствовал ее с рыцарской учтивостью, сказал ей несколько комплиментов, осведомился о ее здоровье и только тогда поднял голову и стал искать глазами Бонапарта.