— Сударыня, — ответил Бернадот, — в Древней Греции вы были бы одной из трех граций, в средние века — феей, а в наше время вы самая очаровательная женщина на свете!
И, отступив на три шага назад, он отвесил поклон, но так рассчитал, что Бонапарт не мог принять этот поклон на свой счет.
Жозефина следила глазами за уходящим Бернадотом.
Потом она повернулась к мужу:
— Ну что, — сказала она, — я вижу, с Бернадотом дело обошлось не так гладко, как с Моро?
— Предприимчив, отважен, бескорыстен, искренний республиканец, его ничем не соблазнишь! Он стоит на моем пути как преграда. Его не опрокинешь, придется его обойти!
Бонапарт вышел из гостиной, не простившись ни с кем; он поднялся к себе в кабинет. Ролан и Бурьенн последовали за ним.
Не прошло и четверти часа, как в замочной скважине тихонько повернулся ключ и дверь отворилась.
Вошел Люсьен.
XXII. ПРОЕКТ ДЕКРЕТА
Как видно, Бонапарт ждал брата. Войдя в свой кабинет, он ни разу не произнес его имени, но, храня молчание, несколько раз со все возрастающим нетерпением оглядывался на дверь. Когда наконец молодой человек появился, у Бонапарта вырвалось радостное восклицание.
Люсьен, младший брат главнокомандующего, родился в 1775 году, и в момент нашего рассказа ему было около двадцати пяти лет. Еще в 1797 году, то есть двадцати двух с половиной лет от роду, он стал членом Совета пятисот, где его, как брата Бонапарта, недавно избрали председателем.
Задуманные им проекты были как нельзя более по душе Бонапарту. Искренний и глубоко честный, убежденный республиканец, Люсьен поддерживал замыслы брата, полагая, что служит Республике, а не будущему первому консулу.
По его мнению, вторично спасти Республику мог только тот, кто уже спас ее однажды.
С такими мыслями он вошел в кабинет брата.
— Вот и ты! — воскликнул Бонапарт. — Я ждал тебя с нетерпением.
— Я так и думал, но надобно было улучить момент, чтобы ускользнуть незаметно!
— И это тебе удалось?
— Да. Тальма рассказывал какую-то историю о Марате и Дюмурье. Она меня заинтересовала, но я решил, что обойдусь без нее, и вот я здесь!
— Я только что слышал, как отъезжал какой-то экипаж. Человек, который проходил через прихожую, не видел, как ты поднимался по лестнице в мой кабинет?
— Этот человек был я. Отъезжающий экипаж был моим. Не увидев моей коляски, все подумают, что я уехал.
Бонапарт вздохнул с облегчением.
— Ну что ж, посмотрим, чем ты занимался сегодня! — спросил он.
— О, я не терял времени даром! Да!
— Готов ли декрет Совета старейшин?
— Мы составили его сегодня, и я тебе принес пока что черновик. Взгляни, не нужно ли там что-нибудь выбросить или добавить.
— Посмотрим! — воскликнул Бонапарт.
И, взяв из рук Люсьена бумагу, он стал читать:
«Статья 1. Законодательный корпус переводится в коммуну Сен-Клу; два Совета будут заседать там в обоих крылах дворца…»
— Это очень важная статья, — заметил Люсьен. — Я заставил поместить ее в самом начале, чтобы она сразу бросалась в глаза.
— Да, да, — согласился Бонапарт. И он продолжал:
«Статья 2. Они соберутся там завтра, 20 брюмера…»
— Нет, нет, — возразил он, — завтра, девятнадцатого. Бурьенн, измени дату.
И он передал бумагу секретарю.
— А ты уверен, что будешь готов восемнадцатого?
— Уверен. Фуше сказал мне позавчера: «Торопитесь, иначе я ни за что не ручаюсь».
— «Девятнадцатого брюмера», — повторил Бурьенн, возвращая бумагу генералу.
Бонапарт продолжал:
«Статья 2. Они соберутся там 19 брюмера в полдень. До этого срока и во всяком другом месте воспрещается продолжать совещания».
Он перечитал этот пункт.
— Хорошо, — одобрил он. — Никакой двусмысленности.
И стал читать далее:
«Статья 3. Генералу Бонапарту поручается привести в исполнение настоящий декрет. Он примет все надлежащие меры для обеспечения безопасности народным представителям».
Насмешливая улыбка скользнула по словно высеченным из камня губам генерала, но он не прекращал чтения:
«Генерал, командующий семнадцатой военной дивизией, гвардия Затодателъного корпуса, местная национальная гвардия, линейные войска, находящиеся в парижской коммуне, в конституционном округе и на всей территории семнадцатой дивизии, немедленно переходят под начало генерала Бонапарта и обязаны ему повиноваться».
— Прибавь, Бурьенн: «Все граждане окажут ему поддержку по первому же его требованию». Буржуа до смерти любят принимать участие в политике, и, если они могут быть нам полезны, надо доставить им это удовольствие.
Бурьенн исполнил приказание и передал бумагу генералу, который продолжал читать:
«Статья 4. Генерал Бонапарт призывается на заседание Совета, дабы получить копию настоящего декрета и принести присягу. Он будет совещаться с комиссарами-инспекторами обоих Советов.
Статья 5. Настоящий декрет будет тут же передан через курьеров Совету пятисот и Исполнительной Директории.
Он будет напечатан, расклеен и обнародован во всех коммунах Республики при посредстве чрезвычайных курьеров.
Париж…»
— Даты пока нет, — заметил Люсьен.
— Поставьте «восемнадцатое брюмера», Бурьенн. Надо, чтобы декрет захватил всех врасплох! Он будет утвержден в семь часов утра, и необходимо одновременно с утверждением, даже раньше, расклеить его по всему Парижу!
— А что, если старейшины откажутся его утвердить?
— Тем более оснований будет у нас его вывешивать, простачок! Мы будем действовать, как если бы он был утвержден!
— Нужно ли исправить также одну стилистическую погрешность, вкравшуюся в последний параграф? — с улыбкой спросил Бурьенн.
— Какую? — обиженным тоном сказал Люсьен, чье авторское самолюбие было задето.
— «Тут же», — продолжал Бурьенн. — В таких случаях говорят «тотчас же».
— Не стоит исправлять, — заметил Бонапарт. — Будьте спокойны, я стану действовать, как если бы там стояло «тотчас же».
После минутного раздумья он прибавил:
— Вот ты опасаешься, что декрет может не пройти, но я знаю очень простой способ, который обеспечит нам успех.
— Какой же?
— Надо созвать к шести часам утра членов Совета, в которых мы уверены, а к восьми часам тех, в ком не уверены. Когда соберутся преданные нам люди, — черт возьми! — нам будет обеспечено большинство голосов!
— Но как же так, одних к шести часам, других к восьми?.. — недоумевал Люсьен.
— А ты возьми двух секретарей, один из них ошибется, вот и все!
Тут он повернулся к Бурьенну.
— Пиши!
И, расхаживая по комнате, он принялся уверенно диктовать, как человек, заранее и давно все обдумавший. Временами он останавливался посмотреть, поспевает ли перо Бурьенна за его словами.
«Граждане!
Совет старейшин, носитель народной мудрости, только что утвердил настоящий декрет на основании статей 102-й и 103-й Конституционного акта.
Он возложил на меня обязанность принимать меры для обеспечения безопасности национальному представительству и в первую очередь для мгновенного его перемещения…»
Бурьенн посмотрел на Бонапарта; тот, конечно, хотел сказать: «срочного». Но генерал не обратил внимания, и секретарь оставил «мгновенного».
Бонапарт продолжал диктовать:
«Законодательный корпус найдет возможность избавить народных представителей от опасности, которая им грозит при беспорядке, царящем во всех административных учреждениях.
В таких чрезвычайных обстоятельствах он нуждается в единодушной поддержке и доверии со стороны патриотов. Объединяйтесь вокруг него! Только таким путем удастся укрепить Республику на основе гражданской свободы, всеобщего благополучия, победы и мира».