– Доктор, ежли ты в природу ударился, так я тебе скажу, что матушка-природа терпит-терпит, предупреждает нас: хватит грызни, да раздоров, да произвола всякого. А мы вроде оглохли и свое продолжаем гнуть. Тогда природа возмутится и посылает нам засуху, наводнение, землетрясение или другой какой намек. Помни человек, кто ты такой!
– Вам, Барабанов, надо у психиатра провериться. Вы крайне испорченный человек. По законам человеческого братства...
– Замолчи, тварь белотелая!.. Твои законы человеческого братства пишут умные, образованные люди. Пишут те, кому их надо, эти законы, чтоб иметь себе все, кроме молока птичьего. А, может, оно и есть. К примеру, сын мой пишет те законы... Бывший сын!..
Тут я поперхнулся: доктор наркозу много дал, операция началась. Сейчас будут, видно, вместо моей почки пирожок резиновый вставлять.
Хороший человек доктор. Образованный, а все-таки хороший. По чьим-то чужим словам говорит, а сам хмурится. Понимает он меня. И природу понимает, и законы братства человеческого...
Наш ветеринар по такому случаю говорил: ежли кабанчик справный, пшеничку кушал, то его кастрировать легко: чик и нету! А ежли ты только крапиву пареную жрал, то шибко больно тебе будет со своими излишками расставаться: у тебя их и без того мало.
Хороший человек ветеринар. И доктор этот хороший. Образованный, а все-таки хороший.
19. Сон
Выздоравливать я стал нескоро. Сперва по ночам снилось мне что-то черное-черное, вроде как тебя одеялом накрыли и собираются тебе "темную" играть. Есть такая забава людская: провинился ты в чем-то перед кодлой, она и постановляет: сыграть ему "ах вы сени, мои сени"... Ночью накрывают тебя одеялом вонючим, и – пошло дело!
Веселая игра! Особенно когда скамейкой бьют. Веселая.
Так вот, мне все "темная" эта снилась. Среди ночи подпрыгну, как бешеный, и кричу: "За что, сволочи?..
И Сережка мой почему-то не идет. Ну, это ясно: не на воле живем – желаньям своим пупок завяжи да и помалкивай. Медведь хозяин... А все ж обидно, что Серьга не рвется ко мне, не просится.
Ладно... "темная" так "темная", куда денешься.
...Но вот этак к весне, когда почка на березах дрогнула и собралась явиться народу в обличье нежного листика – вдруг, слышу во сне, колокольчики звенят и тюльпанами вроде пахнет... И что-то голубое начало проступать сквозь то проклятое одеяло, которым "темная" делается.
Ладно, проступай, думаю... Я уж догадался, в чем дело, а все еще сам себе не признаюсь, боюсь спугнуть сновидение. Оно ж сейчас пугливое, как заяц, когда линять начинает. Он тогда и боится, и стыдится всех, и сам не свой от радости, что новую одежу у матушки-природы из ласковых рук принимает...
Вот так и сновидение: сомневается оно, а вдруг я, думает, не понравлюсь своему хозяину, а вдруг он ждал невесту в гости, а тут на тебе – сенокос!..
Ладно... Отзвенел колокольчик, и далеко стало видно вокруг, у самого горизонта стоит лес, и вижу я на нем каждую листвинку и букашку-недотрогу... Вот это лес так лес!.. За десять верст своё звание кажет.
Это еще не все. Гляжу, Буланый мой хлещет галопом прямо через поле, а за ним жеребеночек, тоже буланой масти, бежит и этак задними ногами по цветам колокольчикам взбрыкивает. Вот, думаю, отчего звон-то стоит!..
И вдруг ревность меня взяла, и сердце защемило от зависти... Где ты, Буланый, себе наследника взял? Ведь не сам же родил... Может, увел где. Так веди сейчас же, отдай его назад матери, ведь она убиваться будет. Отдашь – и тогда мы снова с тобой душа в душу жить станем, два бобыля неприкаянных. А то ведь неравенство получается – ты против меня в тыщу раз богаче...
Буланый на меня взглянул и улыбнулся, и слово какое-то заржал. Простое слово, а страшное – меня аж холод по шкуре дернул. Вроде и слово-то понятное, русское слово, а страх меня берет.
– Сори-и-и-инка!.. – вот что Буланый ржал. – Сори-и-и-инка!..
А потом он вылетел на твердую дорогу и рванул туда, за горизонт, а в моих ушах вроде бы копыта его поют-выпевают: Соринка!.. Соринка!.. Соринка!..
...Стою я среди клеверного поля. Один. Вроде все прежнее вокруг меня: стог на бугорке, речка синяя внизу...
Стоп!.. Черная речка!.. Синяя до черноты, и сквозь эту синь глубокую чьи-то очи проглядывают. Будто женские очи, с той только разницей, что в женских всегда хитрость угадывается, а эти бесхитростные. Детские глаза!.. Ресницы вдруг махнули, и слеза на одном глазу явилась...
Смурно стало на душе, и вроде рядом кто-то мне диктует: езжай в свой барак!., езжай, старый дурак!., езжай в барак... И все быстрее, быстрее этот мой внутренний попугай бормочет... А потом опять Буланкины копыта загремели: Соринка!.. Соринка!.. Соринка!..