– Мой помощник старец Семен с детства ничего не видит, однако лучше тебя передвигается, – отчего-то заговорила низким сопрано знахарка.
– С чем пришел?
– Беда… Украли у меня крест золотой с цепочкой недавно в церкви на Пасху, – сообщил Прохор.
– Я вещи не ищу… А, если пропало что-то, так и надо тебе, потому что на тебе грехов, как на собаке клещей.
– Не в кресте дело, а в бумажнике моем, который тоже пропал в тот день.
– А что там? – насторожилась старушка.
– Карта там пластиковая с привязкой к одному зашифрованному счету за границей с очень большими деньгами, – пояснил бедолага.
– Так это же не проблема.
– В этом то и проблема… Карта на чужого человека оформлена, а он уже давно в тюрьме. Я без этой карты не могу деньги вывести на другой счет.
– Грешная душа у тебя, потому что… Людей обманывал и ты, и папаша твой Прохор, тоже… Вот за это и поплатился. Надо тебе очиститься. Сейчас я молитвы почитаю, а ты приходи ко мне через день. Мне надо сосредоточиться и попробовать поискать твою карту, – быстро заговорила знахарка и схватила со стены ближайшую икону. Затем, что-то тихонько бормоча, обошла с ней вокруг Прохора и потрогала его руки.
– Много на тебе железа лишнего… Оно и притягивает к тебе беду. Избавься от него немедленно… А потом уже ко мне и приходи… Вижу я уже кое что, – зашептала она ему в ухо.
Толстяк поднялся и поспешил на выход.
– Мя…у…у…у, – истошно заорал кот, которому в темноте наступил на хвост Прохор.
Весь мокрый от пота он выполз на карачках в веранду и, поднявшись с колен, принялся судорожно снимать у себя с толстых, как немецкие сосиски, пальцев перстни и бросать их в банку.
– Иринка Добрина, – послышался, опять спокойный, голос знахарки: – заходи.
Пухленькая женщина мигом шмыгнула за дверь, притворив ее специально так, чтобы Гудковскому ничего не было видно. Он, конечно, немного расстроился, но сразу же плотно прильнул к двери ухом.
– Ну что? Получилось у тебя? – спросила знахарка.
– Нет, – ответила Иришка.
– Травку мою в еду ему подсыпала?
– Да.
– И что?
– Ничего… Пришел пьяный, и спать лег.
– Голая танцевала?
– Танцевала.
– Губами его везде целовала.
– Целовала.
– А Егор что твой?
– Ничего. Оттолкнул меня и к стене повернулся, – заплакала Иришка.
– Совсем дело плохо, – сказала знахарка и замолчала.
В это время кто-то несколько раз стукнул в стену.
– Приведи ко мне своего Егора, – заговорила целительница. – Я его отшепчу и тогда будут у вас уже дети.
Удары в стену повторились.
– А теперь, голубушка, – поспешила повысить голос знахарка: – поди-ка ты в соседнюю комнату и попроси у старца Семена почистить тебя от скверны.
– Как это? – испуганно спросила Иришка Добрина.
– Старый это ритуал… Тайный очень… Делай все как он скажет… Не перечь… Если хочешь иметь детей, то делай, как он велит. Почистит он тебя и будет тебе с твоим Егором счастье. Через тебя заберет старец Семен на себя хворобу Егора твоего… Иди… Не робей.
Скрипнула какая-то дверь и за стенкой наступила могильная тишина…
Неожиданно дверь из комнаты целительницы резко распахнулась, больно ударив Андрея Моисеевича по уху.
– Следующий, – кинула целительница и, быстро глянув на банку с пожертвованиями, ушла вглубь комнаты.
До того как она отвернулась, Гудковский успел рассмотреть на ее лице огромный шрам, протянувшийся наискосок через все ее лицо от правого уха до подбородка.
На негнущихся от страха ногах, Андрей Моисеевич несмело зашел в комнату. Знахарка в это время опять зажгла потушенные свечи и Гудковский рассмотрел, что на стенах висят вперемешку не только православные иконы с католическими, но и изображения индийских божеств.
– Что у тебя? – громко спросила старушка.
– Болит голова и тело без причины. Сердце давит тяжесть какая-то, – ответил Гудковский.
– К врачам ходил?
– Ходил… Говорят депрессия меня душит… Никакие лекарства мне не помогают.
Знахарка сняла со стены самую большую икону и придвинула ее к лицу Андрея Моисеевича.
– Целуй…
Гудковский брезгливо дотронулся до образа губами, и хотел уже, было, подскочить с табуретки и выбежать на улицу, но тут целительница заговорила:
– Завтра принесешь мне свою медицинскую карточку с анализами, но я и так вижу, что душит тебя не депрессия, а жаба. Вижу я, что живешь ты в огромном доме один. Ни деревца, ни кустика у тебя не растет во дворе.
– Откуда она знает? – мысленно ужаснулся Андрей Моисеевич.
– Пятеро детей у тебя, – продолжала знахарка. – Алименты никому не платишь. Только обещаешь… В дом к себе никого не прописал из детей… Жрешь только на халяву… За каждую копейку задушишься… Правду я говорю?