Жена, не выдержав его постоянных пропаданий на работе, а в свободное от работы время – запоев, ушла от него, прихватив с собой их сына, на содержание которого он теперь исправно выплачивал алименты. С тех пор, в его служебной квартире всегда царил «легкий творческий беспорядок», который его мама называла свинарником. Так как квартира была государственная, а его должность не большая, то жилплощадь ему выделили на обслуживаемом административном участке в самом неблагополучном доме времен «победы индустриализации» на первом этаже, где через одну квартиру располагался притон на притоне.
Домашних животных он не имел, потому что их надо было чем-то кормить. Тем более живности у него в квартире и так хватало…
Из подвала через вентиляционную шахту к нему постоянно лезли пауки, муравьи, маленькие мошки, блохи, ящерицы, коты и даже иногда… бомжи. С биологическими формами жизни посещавших его жилье, Иван Аркадьевич боролся по-разному: с насекомыми и животными с помощью освежителя воздуха для туалета, а с иными формами жизни – матом и резиновой дубинкой.
И вот теперь Иван Аркадьевич мерз в летних туфлях, потому что в зимних служебных ботинках, именовавшихся у него на работе «говнодавами», появиться на встрече было бы не прилично.
Перед его родной, отреставрированной до неузнаваемости, школой вся парковка, детская площадка и даже стадион были заставлены различным автотранспортом. Огромная растяжка над крыльцом школы гласила: «Добро пожаловать выпускникам первой пятилетки школы №751». В фойе, разглядев наряды щеголявших туда-сюда выпускников, Добрин немного опешил и, втянув живот, сделал солидное лицо. Он сдал свою подгулявшую засаленную курточку в гардероб и, зажав в руке жетон, несмело пошел в актовый зал.
По пути он не встретил ни одного знакомого лица…
У входа в зал его встретил какой-то низкорослый мужичок и противным фальцетом потребовал сдать наличными небольшую сумму денег, предназначенную на частичное возмещение затрат школы на организацию праздничного фуршета. Долбин сначала возмутился, а потом обрадовался – теперь у него была весомая причина, чтобы не выполнить приказ руководства.
У них в отделе, за участие в массовых мероприятиях, платить из своего кармана, было не принято…
Только он облегченно выдохнул и расслабил «однокубовый пресс», как у него за спиной раздалось:
– Ванечка, куда ты?
Уже идентифицировав голос, Иван Аркадьевич не спеша повернулся и чуть не упал от прыгнувшей на него, слегка располневшей, Иришки. Она радостно вжалась ему в губы своими пухлыми влажными устами, и… он почувствовал себя мужчиной.
Это давно забытое чувство, которое рядом не стояло с похотью, с которой он пользовал в отстойнике пьяных задержанных проституток, уличных торговок и просто бомжих, взбудоражило его организм настолько, что он решил остаться.
– Быстренько сдай деньги и проходи в зал, – радостно щебетала Иришка, любовно ощупывая его глазами. – Наши стоят недалеко от сцены. Там будет вывеска. Увидишь.
Вернувшись в гардероб и выудив из драных карманов куртки необходимую сумму железками, Долбин в предвкушении чувственного секса поспешил обратно. Там ему поставили на запястье руки вместо контрамарки синюю печать школы и пропустили в зал.
В огромном актовом зале плотно забитым человеческими телами, рассчитанном на пятьсот сидячих мест, кресла отсутствовали, а вместо них правильным прямоугольником вдоль стен стояли столы с различными угощениями и, что самое главное, со спиртным.
Сердце Ивана Аркадьевича радостно застучало…
Присмотревшись повнимательней, Иван обнаружил возле сцены небольшую группку людей, над которой возвышался плакат с годом выпуска и номером его класса. Он поспешил в ту сторону, однако по мере приближения он все больше замедлял шаг…
Кроме Иришки, там он никого не знал.
– Иди, иди к нам, – кричала ему сквозь гомон толпы Добрина и призывно жестикулировала.
Пробившись сквозь плотные ряды выпускников, Иван Аркадьевич несмело подошел к плакату и только теперь узнал: в тощей женщине с издерганным лицом – Светку Панкратову, в потрепанной блондинке с неприлично большими губами – Аньку Сванидзе, в маленькой сгорбленной женщинке – Алису Квасевич, в элегантной стройной брюнетке – Наташку Лабуто, а в дородной рыжей тетке – Сонечку Прокофьеву.
– Да, обнимитесь же вы. Что вы как не родные, – подтолкнула его Иришка к, изменившимся до неузнаваемости, одноклассницам.