Но мы знаем и другое. Капиталистическое общество той же Америки или Англии, Франции, Италии, уже не способное вдохновлять своих художников, композиторов, скульпторов, писателей, является источником всякой мерзости, принимающей разнообразные формы. В одном случае это беспредметная мазня на полотне, в другом — танец для припадочных, в третьем — ржавые консервные банки, утверждающие «новое направление в скульптуре»…
Мне довелось видеть в Америке «картину» некоего Лайна — «Шумная улица». На холст налеплены осколки стекол, обрывки афиш, окурки сигарет, обгоревшие спички, а в правом углу внизу клочок бумажки с расплывчатым серым пятном. Подзываю дежурную.
— Что это? — указываю на бумажку с пятном.
— Засушенный плевок. Художник подобрал его на той же улице, где и остальные предметы…
— Простите, но для чего это нужно?
— Как, неужели вы ничего не чувствуете, глядя на полотно?
— Кроме отвращения, ничего.
— Я не об этом вас спрашиваю. Неужели вы не замечаете, как тонко художник изобразил улицу? Представьте Бродвей. Десятки, сотни, тысячи жителей Нью-Йорка движутся по этой магистрали. Они заглядывают в витрины магазинов. Об этом говорит этот осколок. Они заходят в театры, в кино, в варьете. Об этом напоминает обрывок афиши. А эти густо налепленные окурки и спички — старики и юноши, бедные и богатые — говорят о тесноте, суете, движении. О горечи жизни рассказывает засушенный плевок…
И это выдается за искусство! Нет, такую, с позволения сказать, «культуру» мы не можем принять. Мы отвергаем ее. Она оскорбляет лучшие чувства человека.
Характерно, что на Всемирной выставке в Брюсселе залы, где было представлено так называемое абстрактное искусство, были метко и остроумно названы бельгийскими газетами «залами для влюбленных».
— Почему? — поинтересовался я.
— Там никто не задерживается. А влюбленным парочкам это на руку: они могут в этих залах уединяться и целоваться.
Однако я усомнился: станет ли действительно влюбленная парочка целоваться под засушенной блевотиной?
Можно до некоторой степени согласиться с мнением бельгийского врача-психиатра Поля Бурже, заявившего на одной из дискуссий по вопросам искусства:
— Я давно изучаю абстрактное искусство. Мне кажется, что полотна и скульптуры абстракционистов — это прекрасные наглядные пособия для психиатрических больниц. Именно с этой точки зрения я подхожу к изучению подобного явления в искусстве. По этим произведениям я сужу о степени психического заболевания их авторов.
Бурже неправ в одном: он рассматривает это искусство как патологическое явление. А ведь это социальная болезнь буржуазного общества.
К познанию культуры народов Запада ведут разные пути. Пойдешь по одному — изучишь язык, историю, литературу, искусство, глубоко ознакомишься с достижениями науки и техники, извлечешь то полезное и ценное, что сможешь применить у себя на заводе, в институте, в сельском хозяйстве. Это благородный, хотя и трудный путь.
А есть и другой. И по нему идут Стив, Алис, Ив и прочие. Они подхватывают на лету «засушенный плевок», контрабандой попадающий на здоровую советскую почву, и думают, что соприкоснулись с культурой Запада. Влезут такие молодчики и девицы в ультраузенькие штанишки-дудочки, нацепят кофты умопомрачительной расцветки и считают, что теперь они «на уровне века». Но попробуйте с ними побеседовать: пустотой и цинизмом понесет от них. Не знают они ни своей, ни чужой культуры. О многом пытался я с ними говорить. Но, странное дело, ничто не интересовало их так, как витрины Парижа, рокк-н-ролл, «уникальные» пылесосы, засаленные кофты, приобретенные с рук у какого-нибудь иностранного туриста… О, тут я «пасовал» перед ними! Они млели перед собачьим тявканьем, записанным на пластинку, и выключали приемник, когда раздавалась задушевная русская народная песня в исполнении Тамары Стрелковой. И, глядя на эту компанию, я вспомнил украинскую пословицу: «Пусти ворону в Париж — она и там на мусор сядет».
На Белорусском вокзале в Москве комсомольские патрули засняли дикую сценку: к стоявшему на подножке вагона иностранному туристу, одетому в кофту с голыми девицами и пальмами, бросился какой-то молодчик с фотоаппаратом «Зоркий». Сообразив, в чем дело, чужеземец уже на ходу сбросил с себя грязную потную кофту, швырнув ее на платформу. Молодчик коршуном бросился на эту подачку, вызвав всеобщее отвращение к себе со стороны и советских людей, и заморских гостей.