- О Старая Сорока! Да помолчи ты! Нужно выбираться, а не слёзы лить по поводу и без повода, - говорит Марк, слегка успокоившись. Марк иногда говорит очень правильные вещи. Он, вообще, хороший и разумный парень, мой приятель Марк.
- Тем более, мне непонятны твои переживания. Тебе-то что? Уничтожите Сорочье царство и дело с концом, – добавляю я.
- Я о вас забочусь. Погибнете ведь в лесу одни, – бурчит Сергей обиженным тоном.
- А с чего они, интересно, попадали? – спрашивает нас Марк. Нашёл кого спросить.
Мы с Сергеем переглядываемся и произносим хором:
- Мы не знаем.
Внезапно нас охватывает смех. И откуда он только взялся? Смех как противоположность страху. Смех как воскрешение. Смех как жажда жизни после того, как почти смирился с собственной смертью. Благослови, Небо, того, кто придумал смех. Мы смеёмся так сильно, что на глазах выступают слёзы. И хотя я понимаю, что этот смех вызван пережитым нервным потрясением, он приносит мне облегчение. Я так давно не смеялся. Очень давно.
На то, чтобы выбраться из деревянной ловушки уходит полтора часа. Можно сколько угодно ворчать на Стражника, но он прав. Время не на нашей стороне, кажется, что в Живом лесу оно течёт гораздо быстрее, чем в самом Царстве, я словно чувствую, как минуты утекают сквозь пальцы. Почти осязаемое подтверждение теории относительности.
Выбравшись на тропу, мы пьём и перекусываем на ходу. Странно, но после этой вспышки неожиданного истерического смеха, мы как будто становимся ближе. Злость на Сергея пропала. Мне снова хочется разговаривать и даже подбадривать своих спутников. Если уж я впаду в печаль и уныние, чего же от них-то ожидать? Может быть, всё ещё каким-то образом наладится. Мы должны делать то, что зависит от нас и постараться сделать это хорошо. Просто идти вперёд. Туда, куда ведёт нас дорога. А вывести она нас выведет, ведь для того же дороги и существуют. Даже, когда эти дороги, всего - навсего лишь обычные тропы, со всех сторон окружённые большими деревьями, растущими в непонятном лесу.
Глава 10
Марина
Странно, но я почему–то поверила ему сразу, этому немного чудаковатому неуклюжему толстячку. Возле него я могу позволить себе не притворяться. Хотя бы эти несколько дней, что мы идём по лесу. А там… а там я, возможно, наберусь храбрости и открою забрало.
Даже сейчас, вспоминая своё тогдашнее состояние в номере гостиницы, я непроизвольно вздрагиваю. Невозможно человеку терпеть такую боль. Я не знаю с чем её сравнить, мне казалось, что все мои кости раздроблены, все до одной, а мышцы и сухожилия разорваны в клочья. Скорее всего, если бы рядом не оказалось этого доброго, а главное, всё-всё понимающего, врача, я бы ещё тогда отправилась в страну Вечного Лета, если таковая, конечно, существует. Хотя, я понимаю, неверие – странная штука для человека, который может превращаться в птицу.
- Пожалуй, вам лучше выйти. Я посижу с пациенткой, - сказал тогда врач.
Он баюкал меня на руках, как баюкают младенцев. Моё измученное от судорог тело устало сопротивляться боли. Разум бился о прутья клетки, называемой сознанием, и страдал. Хотелось только одного: чтобы эта боль прекратилась, чтобы её не было, избавиться от неё любой ценой, даже ценой собственной жизни.
А Александр Витальевич тихонько напевал мне песенку. И постепенно, как будто повинуясь звуку его голоса, боль нехотя сдавая свои позиции, начала отступать. Я и сейчас помню слова этой незамысловатой песенки, хотя слышала её всего однажды:
И маленький принц, и даже большой,
И слабый, и сильный самый
Ищут всегда своей детской душой
Лучшую женщину – маму.
Ищут в деревьях, ищут в цветах.
Ищут в минутах, ищут в годах.
Плачьте же, плачьте со мной, небеса,
Слёз своих вы не стесняйтесь.
У мамы добрей всех на свете глаза,
Мамы, прошу, не теряйтесь!..
Не знаю, сколько я спала, но проснулась уже в человеческом облике, заботливо укрытая тёплым одеялом. Правая рука по-прежнему ныла, но эта боль по сравнению с той, что терзала меня совсем недавно, вызывала лишь лёгкое недоумение. Конечно, я не чувствовала себя абсолютно здоровой, но и больной я себя уже не ощущала.
- Спасибо, – мой голос был всё ещё слабым.
Врач улыбнулся и погладил меня рукой по голове.
- Легче стало? – спросил он, очень ласково.