Ну, хотя Сейф и чувствовал себя в шикарном ведьмовском дворце как дохлая муха в красной икре, но видно-то не подавал и изо всех сил хорохорился. Петрушкин тоже не раскис, а вот с колдуном творилось что-то неимоверное. Он весь трясся, видно было, что его тошнит, а что хуже всего — ему было по-настоящему страшно. Сейф искренне недоумевал, что могло вызвать у парня, который всю дорогу из жил вон лез, корча из себя наикрутейшего мистического колдуна, такую неадекватную реакцию, казалось бы, здесь он как никто другой должен быть как рыба в воде. Он — колдун, хозяйка дома — ведьма, чем не сладкая парочка. Ну и что, что дом блестит роскошью, так что ж теперь в обморок падать? Да и Тарабукин не то чтобы претерпел культурный шок, а, казалось, наоборот, ему находиться здесь не только страшно, но еще и максимально противно, будто они были не в доме олигархов, а находились на вонючей-превонючей свалке, кишащей наглыми крысами. Марат спросил у Ёгуша, в чем дело? И что с ним? Но тот вместо ответа лишь послал его нецензурной лексикой к такой-то матери. И на вопросы любопытствующего взялся отвечать Степа.
— У Ёгуша аурофобия, и поэтому ему сейчас так плохо и страшно, здесь же всё блестит, переливается золотым цветом. Не приставай к нему с расспросами своими дурацкими.
— Да я и не пристаю, я вот водички ему налил, попей холодненькой. Из этого вон как его эта штука.
— Кулер.
— Ну да, наверное, кулер — киллер хрен пойми что!
— Так я так и не понял, что с ним, может, лекарства какие нужны?
— Да нет же, Марат, говорю же тебе, плохо ему от золота. У него аурофобия!!! Патологическая боязнь золота!!!
— Во блин! А что такое бывает? Я и не знал даже, никогда не слышал о таком.
— Бывает, как видишь!
— Странные вы парни, и болезни у вас странные.
— Это не болезнь, это фобия. Очень редкая, правда, в наше время, но встречался с человеком, случается паническая атака, когда он видит золото или изделия из него.
— Да это я уже понял, а что такое-то? Ну, золото и золото, ну блестит себе и пусть блестит, что тут может напугать, оно ж не кусается и есть не просит даже.
— Ну, это очень древний страх, зародившийся в людях еще в те времена, когда инквизиторы заливали людям в качестве пытки в горло расплавленное золото.
— Оба-на, ни фига себе, и что ты боишься, что тебя так за твое колдовство казнят, да?
И сейф от души захохотал, после этих слов Ёгуш всё-таки не выдержал и подключился к диалогу: «Нет! — сказал он. — Это для тебя и для тех, кто не в курсе, золото — это просто драгоценный металл, а на самом деле Тарабукину было очень тяжело выговаривать слова, преодолевая подкатывающую к горлу тошноту, но он всё же продолжал со злобой в голосе пояснять Марату причину своего состояния, ещё глотнув немного водички. — А на самом деле это кровь, застывшая в недрах земли, кровь лемурийцев, более совершенной расы людей, живших где-то примерно четыре миллиона лет назад до воцарения человечества на Земле, ещё даже до атлантов. В их жилах текло жидкое золото, так же, как и в наших теперь крови. Сейчас оно застыло и затвердело, но оттого не перестало быть кровью. Вот скажи, Житин, как бы ты себя чувствовал, будь тут всё залито кровью человеческой? Я думаю, что не очень хорошо, вот и мне плохо! Марат посчитал слова колдуна очередным витком его фантазий, но виду не подал, а притворился, будто всё воспринял за чистую монету и слушает с интересом. А урофобник продолжал, и злость в его словах нарастала: «А эта старая ведьма! Всё знает! Знает! Что это кровь, всё чувствует! Потому-то её к ювелирному делу и тянет, ей, наоборот, это в удовольствие, она так хоть чуть свою кровожадность утоляет… Ой, фу… Хреново мне как… Ой… Не могу… Фу… Давай тебя на воздух выведем, — заботливо предложил Стёпа, и только ослабленный тяжким недомоганием колдун начал подниматься из глубокого кожаного кресла, тоже так некстати инкрустированного золотом, на подлокотниках и ножках, как в гостиную вошла хозяйка дома. Взгляды всех троих мужчин были направлены в её сторону, ярко-рыжая от профессионального окрашивания короткостриженная голова была присоединена к жилистой шее, а шея в свою очередь соединялась с телом по-азиатски худеньким и поджарым, эта особа была ростом с большую собаку, вставшую на задние лапы, но высокие каблуки-шпильки, как нарочно, золотого цвета придавали её облику должную статусность. Дамочка была одета то ли в пижаму, то ли во вполне себе выходной костюм, никто из присутствующих мужчин в этом разобраться не смог, одно все трое подметили точно верно: одежда на старушки чёрная шёлковая и дорогая. Хотя старушкой её назвать можно было разве что шутки ради, по рассказам Ёгуша и Стёпки, выходило, что ей должно быть лет 78–80, а перед Маратом и его знакомцами предстала холёная женщина лет 40–45, не более того. Своей фигурой и обликом Ивашкина здорово смахивала на Матильду Кшесинскую, окажись та в современных реалиях и брендовой одежде. Но никто из присутствующих гостей эту знаменитую балерину прошлых лет не знал и потому таких ассоциативных параллелей не провёл, но зато все трое не могли не обратить внимания на явный дефект во внешности Галины Ивановны. Её левый висок и полностью весь левый глаз были буро-красные от родимого пятна, которое большой и причудливой кляксой уродовало женщину, будто сам дьявол ещё при рождении плюнул ведьме в глаз и тем самым оставил на ней несмываемую отметину свою. Но эта дамочка своего уродства, кажется, совсем и не стеснялась, ну, по крайней мере, не делала попыток как-то запудрить, замаскировать или прикрыть волосами это родимое пятно. И с первого взгляда можно было подумать, что кто-то ей наставил фингал.