Всматриваюсь в дымящиеся руины. До ушей долетает журчание.
Как хочется пить!
Да, не животные...
Наверное...
Небо заволокло такими тяжёлыми тучами, что теперь оно кажется твёрдым. Будто над нами зависла вторая, похожая на пекло, планета.
— Облако... Я не особенно понял, что ты хотела сказать...
— Только то, что люди в восторге от смерти. Им представляется, что за жизнью следует смерть, а значит она — её цель и итог. Знали бы они, что никакой смерти нет, есть только вечная жизнь!
Я осеняю себя Знамением, услышав про Вечную Жизнь. А она продолжает:
— Представь, если бы не убили Пророка! Никто бы о нём и не вспомнил!
Мир вдруг становится красным. В ушах бухает сердце. Рука, сжавшись в кулак, бьёт Облако по губам. Я падаю перед девочкой на колени и заливаюсь слезами.
— Прости, прости, прости!
— Ничего, я всё понимаю... Это не ты виноват...
Мне на щёку падает кровь из разбитой губы.
Часы выдают мелодичную трель.
«17:37»
Облако говорит:
— Никаких Ритуалов!
— В смысле?!
Она декламирует:
— «В случае, если болящий просит, а грех берёт на себя...». Я прошу.
— Ты не моей веры!
— И что?
— Не болящая!
— Кирилл, мы умираем.
До чего же непросто с ней спорить!
— Ладно, но грех на тебе...
Минут десять мы монотонно шагаем, потом она заявляет:
— Зачем, по-твоему, выполнять Ритуал точно в 17:37, и нельзя пропускать?
— Не знаешь о времени Второго прибытия?
— Смешно... Нет, Кирилл. Мозг устроен так, что чем чаще сигнал проходит по синапсам, тем прочнее связь. То есть, вера. Это — о важности регулярных молитв. Ну, и про точное время: раз подчинился бессмысленному приказу, подчинишься и новому, более странному. Без размышлений и колебаний.
Гнев поднимается, застилает глаза пеленой:
— Я не желаю слушать подобную ересь! Заткнись!
Облако хмыкает и замолкает.
— Завалило. Надо идти в обход.
Мы сворачиваем с дороги в кусты. Ветки бьют по лицу и царапают кожу.
До ушей доносится странный протяжный стон.
— Слышал? Может быть, раненый. Надо проверить! — Облако шагает на звук.
Не знаю... Я бы туда не пошёл — на человеческий, этот стон не похож... Только, куда мне деваться?
Она замирает и шепчет:
— Смотри!
Смысл шептать? Мы одни в этом мире. Кричи не кричи, никто не услышит... Смотреть тоже не обязательно, нос уже ощущает этот приторно-сладкий дух смерти.
Можно обойти стороной. И всё-таки, я смотрю.
Труп. Женщина. Тело раздулось, форменная одежда пропиталась жидкостью, вытекшей из покрытой пузырями и трещинами зеленовато-коричневой кожи. Лицо облеплено мухами, в глазницах копошатся личинки.
В голове звучит фраза: «Глаза — зеркало души».
«Екатерина Г...» — там, где должна быть фамилия — бурое пятно. Присматриваться неохота.
Звучит новый «стон». Мухи взлетают, испуганно и сердито жужжа. Из носа «Екатерины» вытекает чёрная жижа.
— Газы... Выходят газы.
Присев, Облако рассматривает труп. Лицо — будто мел, даже бледнее обычного. Но она не визжит и не отворачивается. Глядит, преодолевая себя... Ну и девчонка!
— Знаешь, Кирилл... Она не от бомб погибла. Трупу недели три. Есть идеи?
Есть. Но я их ни за что не озвучу.
Дядя в последнее время твердил о какой-то Катюше, мешающей жить. «Эта Катюша Гэ!» — и добавлял пару матерных слов. С учётом того, что он был со странностями... Чего только стоят его приставания к нашей маленькой Кате или разделка поросёнка на День Единения! Маме тогда было плохо, а мне закрыли глаза.