Она ухитряется улыбнуться.
— Донесёшь? Ты — кожа да кости!
— Ничего! Ты ведь, тоже пушинка!
Просунув одну руку под коленки, другой — взявшись за талию, пытаюсь её поднять.
Она оказывается совсем не пушинкой. Кто мог подумать, что облака такие тяжёлые!
— Не нужно... Я сама. Просто подставь плечо.
Иду и считаю шаги. Так легче, когда в голове только цифры. Левой рукой прижимаю котёнка, правой — обнимаю за талию Облако.
Сколько раз, засыпая, я об этом мечтал. Пройтись вот так, вечерком, по горной дороге с любимой. Сейчас, когда сбылись мечты — никаких «этих» чувств. Лишь радость оттого, что дорога — гладкий асфальт.
Котёнок время от времени выпускает когти, и они впиваются в руку. Облако пахнет кислятиной и потом. Сильно... И воздух уже не прозрачен, он тоже воняет. В небе клубятся зловещие чёрные тучи. Тихо шурша, оседает тяжёлая пыль. Стараюсь не думать о том, сколько в этих острых крупинках активных частиц. Встроенный в часы дозиметр я отключил, чтобы Облако лишний раз не пугать. Теперь на дисплее, сдвинутом на тыльную сторону запястья, щёлкают цифры — расстояние до входа в лабораторию: 1543, 1542, 154...
Неожиданно я понимаю, что не только не устаю, но шагать становится легче.
Девчонка! Она опирается на меня меньше и меньше.
Будто услышав мысли, Облако отстраняется:
— Дальше сама. Мне уже лучше, только кружится голова.
Я осторожно её отпускаю и стою рядом, в готовности прийти на помощь, пока она делает первые самостоятельные шаги.
— Кирилл! Всё нормально, пошли!
На всякий случай беру её руку.
Какая горячая!
Под ногами хрустит белёсая пыль, вдалеке полыхают зарницы и до ушей доносится рокот.
— Кирилл... Пора доставать плащ.
Плащ? Дьявол!
От расстройства, я замираю, как вкопанный. Сколько раз мне вдалбливали правила выживания после ядерного удара!
— Кирилл? — она останавливается, заглядывает в глаза, не в силах поверить. — Ты чего? Ведь он всегда в форме, в кармане!
— Выложил... — бурчу я в ответ. — Нагибаться мешал...
— Мешал? Тонюсенький фуллеритовый плащ? Эх, ты... Ладно, своим поделюсь.
— Нет. Не нужно. Он маленький, только оба намокнем. Надевай сама.
— Это не обсуждается! — она разворачивает оранжевую ткань. — Не намочи Котёнка!
Грохочет всё ближе. Молнии режут небо на части, бьют вокруг нас, в деревья и скалы.
В пыль падают первые капли. Следующие плюхаются на нас — огромные и тяжёлые. По лицам стекает чёрная маслянистая жидкость, на дождевую воду похожая меньше всего.
Когда дозиметр выключен, жить не так страшно. Поглощённую дозу посмотрим потом.
— Кирилл, быстрей! — она накидывает ткань. Прижавшись друг к другу, мы бежим под деревья. Усаживаемся возле ствола, и, крепко обнявшись, укутываемся плащом. Прятаться от грозы под высоченными соснами не слишком умно, но громоотводом стоять по центру пустынной дороги не лучше.
Голова к голове, нос воткнулся в её плечо. Разглядеть можно только рубашку, топорщащуюся от острой подростковой груди, да кусочек земли, усыпанный сухими сосновыми иглами.
Мы молчим. Я слушаю наше дыхание и прерываемый громовыми раскатами шорох дождя. Изредка мяучит Котёнок.
Как хочется пить!
Пытаюсь лизнуть сухим языком воспалённые губы. Ничего не выходит: язык, точно камень.
А вокруг потоки дождя. Журчит драгоценная влага... Едва получается себя удержать и не глотать убийственную чёрную воду.
Мутит сильней и сильней... А наши, укрытые плёнкой тела, так воняют!
Чёрт! Надо как-то держаться! Не хватало ещё, чтобы меня стошнило на Облако!
Почему мы так пахнем? Разве это нормально? Мы же мылись вчера, после тренировок! Пот должен разложиться, чтобы начать так вонять!