Каждый день, Кир встречал рассвет и провожал закат на обрыве под аркой. Разумеется, он не ждал, что однажды, снова увидит на арке девчонку. Но порой, подслеповато прищурив глаза, сквозь марево раскалённого воздуха, он замечал силуэт на бетонной глыбе и слышал беззвучную музыку электрической флейты.
Эйприл не удалось изменить его в те апрельские дни, с этим справилось лишь одиночество.
Был ли смысл в стараниях девчонки? Болтовня, взгляды, дыхание. Музыка, да стишки... Разве это способно менять человека?
Мог ли он поступить иначе?
Эйприл бы расхохоталась, услышь эти мысли...
Она бы сказала: «Зачем сожалеть? Мир слишком сложен, и не узнать, где найдёшь, а где потеряешь». Не стала бы его упрекать, ведь осуждать попросту некого. Люди любят болтать: «глупый поступок», «смешной и неправильный», но никому не придёт в голову заявить, что ветер подул смешно, глупо или неверно. Он дует, исполняя предначертанные законы природы.
Знала ли Эйприл, что будет такой конец?
Наверняка. Но когда-нибудь, это случится с каждым.
Разумеется, знать — одно, а чувствовать и желать — другое.
Даже Эйприл изредка плакала...
Исписанные листки белыми чайками кружились над океаном.
В который уж раз?
Пятидесятый? Сотый?
Кир давно сбился со счёта... Казалось, стоит лишь написать историю правильно, и улыбающаяся внучатам старушка прошаркает на негнущихся утомлённых ногах мимо антенн, мимо зверя с деревом на голове, мимо надписи «НЕТ». Сядет возле него на шершавый пластик, и, ни слова ни проронив, станет смотреть в океан...
Но он знал: правда в том, что события случаются. Может видеться, что участвуешь ты, но это всего лишь иллюзия. Не выйдет ни поспособствовать жизни, ни помешать.
Правильное, неправильное... Ненужные оценки неизбежного... Эта вечная степь лежит за пределами представлений о правильных и неправильных действиях.
И всё-таки, жизнь дана лишь затем, чтобы вернуть подарок. Отдать её тем, без кого она станет пустышкой. Только забыв о себе, можно стать Маяком для других.
Под аркой, где сидела когда-то веснушчатая девчонка, а сейчас болтала ногами другая, Кир понимал — время может убить только тех, кто в него верит.
В каждом ребёнке уже прорастает зерно смерти, и всё человеческое богатство — это сорок растянутых на годы, солнечных, дождливых и снежных апрельских дней.
Ранящие чувства, желания, съедающие тебя без остатка. И одиночество, лишь изредка прерываемое иллюзией близости.
Но в конечной точке пути остаётся лишь благодарность. За холодный утренний воздух, терпкий запах степи, облака. Ведь ничего другого нам не дано.
Конечно, тьмы нет — есть лишь пустота, фон, пространство для новых звёзд, зажигающихся снова и снова. Когда это знаешь, не будешь бояться.
Да, ты вторичен, конечен — от этого не сбежать. Но несчастным быть вовсе не обязательно. Не ты делаешь выбор, кем быть: альтруистом или исстрадавшимся себялюбцем. Но это не значит, что нужно оставить попытки.
Разве отыщешь счастье, теряя дни в одиночестве? Твоё счастье — счастье других.
Белые листы порхали средь белой пены. Вот первый из них коснулся воды и пропал. Другой, третий, четвёртый...
Кириллу чудилось, что вместе с ними, исчезает и он, ведь эти страницы были часами и днями жизни. В буквах, складывающихся в слова, был отец, на свой лад пытавшийся сделать жизнь сказкой. Был глупый котёнок, способный лишь тыкаться мокрым носом, даривший единственное, что у него имелось — себя самого. Была девчонка, что не могла любить так, как люди любят друг друга — как уютное кресло или удобный диван.
Вода пожирала листы, стирая, что было на них, пока не остался один океан. И Кир, наконец-то, увидел, что старается зря. Эту книгу написать невозможно, её можно только читать. Все книги в мире написаны — давно, ещё в самом начале, а люди — лишь отражения друг друга.
Внутри взорвалась остановившая время мезонная бомба, и отсвет атомной вспышки высветил замерших у зданий-дисков ребят, котёнка у ног девчонки-снежинки, чёрный дождь, засыпанный пеплом лес и навсегда застывшие цифры на дядином чёрном будильнике.
«6:00»
— Волны, словно барашки.
Кир обернулся. На обрыве стояла она.
Любовь — та, что пишется с большой буквы.
Эйприл.
Ветерок шевелил непослушную чёлку. На местах было всё остальное: вздёрнутый нос и веснушки, выбеленные солнцем ресницы, облезлые уши, остриженный кот.
— Как белые стада, — скрипучий старческий голос дрогнул в миг узнавания. — Привет!