Кригер не был пророком, он был нормальный деловой предприимчивый еврей. Он видел в России перспективу и он вгрызался в эту перспективу крепкими молодыми зубами. Швейные машинки «Зингер» стрекотали от Санкт-Петербурга до Варшавы, от Омска до Бухары. Они стрекотали и в Зимнем дворце и в помещичьих усадьбах, стояли на почетном месте в домах зажиточных кулаков-мироедов и прибалтийских хуторян, снились по ночам бедным портным еврейских местечек, сотнями въезжали в Лодзь и пробирались в Сибирь.
Историки называют имена каких-то деятелей, которые будто бы сделали эмансипацию и феминизм. Так это все неправда. Эмансипацию и феминизм сделал Зингер, который освободил женщину от бесконечного прокладывания ручных швов и научил ее вместо этого подкручивать винтики, регулировать механизмы и тщательно смазывать кривошипы и шатуны веретенным маслом. После ножного «Зингера» ручной пулемет осваивался уже легко и радостно, и стрекотание «Максима» и «Льюиса» было для женского ушка привычной музыкой будничного пошивочного процесса. Изящный тонкошеий «Зингер» по сути, выступал локомотивом прогресса, и в Российской империи машинистом этого локомотива был Сендер Кригер.
И конечно, он был прогрессистом во всем. Никаких лапсердаков, никаких пейсов или штраймлов - модный пиджак, дорогой котелок, брокаровский парфум и гаванская сигара - еврей может выглядеть и так, если он хочет быть современным и успешным. Конечно, в доме все соблюдалось - кашрут, пасхальная посуда, Йом-Кипур, Седер на Песах - но соблюдалось как-то по-особенному, с каким-то прогрессивным вывертом, с какой-то модной ноткой во всем. Жена Кригера, мама моей прабабки, честно носила на голове парик. Но как она это делала? Она заказала масенький паричок, не больше чепчика для новорожденного, добросовестно надевала его себе на голову, а потом тщательно зачесывала поверх паричка собственные роскошные волосы серебряной щеткой из великолепного несессера производства поставщика Двора Е.И.В. Овчинникова. Сам Кригер признавал, что раскуривать в субботу его любимые гаванские сигары не совсем правильно, но дополнял талмудические пояснения субботних заповедей собственной новацией: «но если никто не видит, то можно».
Его родной брат, Пиня Кригер, который притащился из Вены вслед за Сендером осваивать тучные пажити Российской империи и занимался хлебной торговлей, тот был очень религиозный, тот соблюдал все. Он настолько всесоблюдал, что не подписывал свои векселя, считая, что ставить подпись - это все равно, что давать клятву, а это запретно. И что? Его векселя спокойно принимали в любом банке Одессы без подписи, потому что порядочность Пини Кригера - правильнее может быть даже сказать, щепетильность - были в городе притчей во языцех. И конечно, стильный, модный и современный Сендер издевался над своим братом, как только мог. Представьте - проезжает этот щеголь в пролетке, сигара в зубах, серебряная тросточка, брильянтиненные усики, золотые брелоки на часовой цепочке поверх муарового жилета - проезжает мимо Хлебной биржи. И видит своего брата в лапсердаке и широкополой шляпе, с пейсами и с бородой. Сендер трогает извозчика рукояткой трости и останавливает пролетку.
- Что с Вами, брат мой? Что Вы себе позволяете? - в ужасе кричит он.
- В чем дело, Сендер, что за гвалт? Вус, не томи, что случилось? Что ты голосишь, как на пожар?
- Эти шнурки, Пиня! Эти шнурки на твоих башмаках! Где ты взял этот ужас?