«Пятигектарное хозяйство не годится: оно не сможет прокормить семью из четырех человек, — говорил делегат Влодавского района на съезде крестьянской партии Стронництво Людове. — А что, если семья будет состоять из восьми человек? — спрашивал он. — Можно ли на пяти гектарах содержать лошадь? Нет. Хозяин, имеющий пять гектаров, не может быть ни хозяином, ни батраком. Батраком — потому что у него не будет времени ходить на заработки, хозяином — потому что он не сумеет прокормить свою семью»{243}.
Таким образом, польский октябрь 1944 года на землях люблинской Польши сам по себе не разрешил ни одной из главных проблем экономического и социального освобождения крестьянства. И все же эта великая аграрная революция, хотя она и совершалась на базе столь ограниченного количества земли, приобрела огромное историческое и политическое значение. Ибо вековой моральный миф обладает большой движущей силой.
Со всей очевидностью был социально ликвидирован класс помещиков. 1700 конфискованных имений — это, по мнению исследователя истории народной аграрной реформы Владислава Гуры, около 1000 помещичьих семей{244}. Неважно, что значительная часть этих имений была покинута владельцами, конфискована или поставлена под принудительное управление немцами. Эти имения, как и значительная часть остальных, подлежали бы также конфискации «в порядке освободительной войны» как собственность, принадлежавшая немцам, или же как собственность изменников родины. Однако то, что польские помещики, хотя и немногочисленные, были окончательно ликвидированы «в порядке классовой революции» как вековые противники крестьянства, давало классу необходимое историческое удовлетворение. Стало очевидным, что народная власть имеет не только национально-освободительный, но и глубоко революционный характер. Михалу Козе стало ясно, что, надевая солдатский мундир, беря в руки винтовку, он будет бороться за Польшу для себя, а не станет солдатом еще одних польских легионов, правда, вдохновляемых революционным духом, но чьи социально-освободительные усилия были обречены на провал. Стало очевидным, что новая власть способна повести народные массы не только на борьбу за национальные интересы, но и за интересы социального освобождения. Одновременно была продемонстрирована необратимость перемен. Стало очевидным, что эта власть — серьезная, решительная и надолго. Настоящая.
И еще стало очевидным, что ничего не решено, ничего не урегулировано и не завершено. Что классовые требования, личные интересы трудящихся, их революционные чаяния могут быть воплощены, осуществлены и удовлетворены не только путем революции, смени правительства, не просто путем замены санационного, воеводы народным воеводой или изгнания еще одной тысячи помещиков и раздела между крестьянской беднотой еще 300 и 500 тысяч гектаров земли и, следовательно, не путем увеличения крестьянской земли еще на 3—4 или даже на 5 процентов. Обнаружилась недостаточность перемен. Стадо очевидным, что революционное преобразование Польши требует преобразования форм всей ее национальной жизни. Требует создания совершенно новой родины, с новым географическим и экономическим обликом, с новым направлением развития. Требует создания индустриальной, идущей к социализму Польши. Именно с этим сознанием Махал Коза в мундире солдата народного Войска Польского, с орлом без короны на шапке, с советской винтовкой на плече, двинулся в январе к Висле, к полям сражений — добиваться победы Польши в революции, победы народа и своей собственной. Для себя и для Марты.
ТРЕТЬЯ СТОРОНА БАРРИКАДЫ
«Белые»? В рассказах современников, воспоминаниях участников событий, в рапортах начальников гминных отделений милиции и уездных управлений безопасности говорится о помещичьих бандах, охранявших свои усадьбы и земли, о помещиках, которые, вооружившись сброшенными: с самолетов английскими автоматами, как некогда двустволкой, шли в лес. В них бытует легенда о настоящей, классово «чистой» польской контрреволюции. Достаточно ознакомиться с каким-либо заслуживающим доверия документом того времени, списком личного состава того или иного отряда подпольной армии, перечнем вышедших из подполья или списком осужденных, чтобы увидеть совершенно иную картину.
Конечно, были и такие, как, например, Зигмунт Броневский (генерал Богуцкий), назначенный осенью 1944 года комендантом НСЗ на Восточных землях (Белостокской, Седлецкой, Люблинской), — владелец отлично налаженного хозяйства Гарбув около Люблина (четыре поместья площадью около 1000 гектаров, кирпичный, винокуренный, сахарный заводы, табун лошадей){245}. Однако генерал Богуцкий, лично не блуждал с автоматом по лесам… За исключением таких сказочно-символических примеров-солдатские и командные кадры лесных банд состояли из самых разных людей: офицеров и ветеринаров, бывших полицейских, которых впоследствии сбрасывали с парашютами, кадровых унтер-офицеров и учителей. Встречались среди них и безземельные крестьяне и просто деревенские конокрады. Во главе некоторых крайне реакционных, наиболее кровожадных банд стояли весьма способные люди, выходцы из социальных низов, чье самолюбие не было удовлетворено, люди типа «старшего помощника младшего дворника» или сверхсрочника-ефрейтора, так называемого «капитулянта», который за свою службу получал только похлебку и для которого старая Польша поскупилась даже на сержантские лычки.