Солдаты, которых обнаружили прочесывавшие лес подразделения 11-го пехотного полка 4-й дивизии, рассказали, что их группа во главе со взводным маршировала в направлении на Замостье. Им было сказано, что они идут на ночные учения. У моста через Вепш повстречавшийся им штатский отозвал взводного в сторону и долго с ним разговаривал. Затем солдатам сообщили, что они идут в новую часть, расположенную близ деревеньки Боньча, где в одном из хуторов их ожидает хороший ужин с выпивкой. Им пообещали выдать документы, по которым они будут числиться несовершеннолетними, чтобы их не забрали в армию.
Картина становилась сложнее, богаче, рельефнее, приобретала форму. Но драма продолжала разыгрываться как бы самостоятельно, в силу собственных внутренних законов.
Немедленно было сменено командование дивизии, сняты командир дивизии полковник Юзеф Мельдер и его заместитель по политико-воспитательной работе. Командиром дивизии был назначен полковник Миколай Прус-Венцковский, опытный польский офицер, участник сентябрьской кампании. Его заместителем стал майор Ян Шанявский, командир отрядов АЛ в Жолибоже, которые две недели назад прорвались через Вислу на правый берег.
Судебное разбирательство вскрыло картину жизни полка, предшествовавшей массовому дезертирству, а также ход событий во время самой катастрофы. Общее число дезертиров, как установил суд, составляло не тысячи, а 667 человек. Суд выявил не только многие недостатки, упущения, порой преступные, но и необыкновенно трудное положение, в котором находился немногочисленный кадровый состав полка. На многие вопросы судебное разбирательство не получило ответа: оно не обнаружило «взводного в звании капитана», не обнаружило «подпольной организации», не нашло ни «зеленого треугольника», ни «клеверного листка»…
20 октября в Люблине сержант 31-го пехотного полка встретил на улице одного из двух пропавших офицеров — подпоручника Гловаля. Гловаля арестовали, но он категорически отрицал свою принадлежность как во время оккупации, так и после освобождения к какой бы то ни было подпольной организации. Он отрицал и то, что вел агитацию в пользу дезертирства. Собственное бегство из полка он объяснял тем, что поверил слухам о том, что полк должен быть вывезен на Дальний Восток. «Я вступил в Войско Польское, чтобы драться с немцами, а не для того, чтобы скитаться по России», — показал он на следствии. Подпоручнику Гловалю как офицеру штаба должен был быть известен приказ о передислокации всей 7-й дивизии на 100 километров к северу, ближе к штабу армии, ему должно было быть известно, что на новом месте расположения уже даже разведаны и определены квартиры.
Правда, следствие едва ли длилось три дня; многие, даже основные, проблемы оно оставило невыясненными.
Общая атмосфера в стране, порожденная сложной политической ситуацией, достаточно известна, чтобы прийти к определенным выводам. Вместе с тем, следует помнить, что атмосфера позволяет понять, но не дает основания отрицать явление. Полторы ли тысячи или около семисот дезертиров — это разница существенная, но не меняющая того факта, что 31-й пехотный полк распался и перестал существовать в течение часа. Правда, тогдашняя ситуация, экономическая, организационная и морально-политическая, допускала возможность временного колебания и распада полка, при котором не могло не проявиться если не массовое, то многочисленное дезертирство, хотя бы из страха перед наказанием. Однако же должен был существовать детонатор, который вызвал взрыв в этой скученной и раздираемой противоречиями человеческой массе. Такой детонатор на процессе обнаружен не был. И однако те люди, которые 17 октября не предстали перед судом, которые дезертировали и не вернулись, те, которых не поймали, — они ведь кем-то были. Из какой-то среды они вышли, какую-то позицию занимали. Кто он, тот человек, который летом 1944 года под фамилией Студзиньского вступил в Войско Польское в в качестве подпоручника командовал учебной ротой 31-го пехотного полка и в ту фатальную ночь вывел ее «на учения» в лес? Кто он, тот человек, который под фамилией Липиньского в качестве капрала командовал взводом во 2-м батальоне того же полка? Кто они, те другие младшие офицеры, которые, пользуясь данной им властью, подняли в ту ночь по тревоге своих солдат «на учения» или «ночной марш» и вывели их из лагеря на все четыре стороны?
Кем-то они ведь были?
16 октября 31-й пехотный полк был расформирован, а его номер навечно исключен из реестров Войска Польского. 740 солдат было передано в 1-ю пехотную дивизию. Остальные — около 300 человек — временно назывались 3-м пехотным полком, а позднее, когда прибыли обученные люди из 5-й дивизии, вошли в новый, 37-й пехотный полк…{305}