«На польской территории войска фронта оказались на переднем крае ожесточенной классовой идеологической борьбы между силами демократии и буржуазной реакции, причем но только польской, но и международной. Агентура последней в лице лондонского польского эмигрантского правительства, правых элементов буржуазных и мелкобуржуазных партий, их вооруженных отрядов — Армии Крайовой и Батальонов хлопских — вела яростную борьбу с принявшим власть над освобожденной советскими войсками территорией Польским комитетом национального освобождения (ПКНО)… Переодеваясь в форму советских солдат, отряды АК производили налеты на населенные пункты, грабили и убивали, пытаясь тем самым дискредитировать советских воинов… Военному совету фронта нужно было найти ответ на вопросы: как быть с враждебной нам и польскому демократическому строю лондонской креатурой, вооруженными отрядами, нарушавшими нормальную жизнь фронта, в чем и как помочь польским товарищам?»{319}.
С тяжелым сердцем летели в Москву представители ПКНО. А вслед за ними — не будем забывать об этом — спешили «письма из Люблина», донесения, «срочные» и «молнии», сообщавшие о вооруженном бунте в войске, о концентрации вооруженных сил подполья, о планах организации государственного переворота. И в тот же день на московском аэродроме приземлился Миколайчик.
В московский «Гранд-отель» Миколайчик пришел 17 октября, чтобы, как он сам пишет, взять «языка».
«Берут не скрывал политических и экономических трудностей, с которыми сталкивается комитет в Польше, — докладывал Миколайчик спустя десять дней на заседании Рады Народовой в Лондоне. — Особенно он жаловался на саботаж призыва и на то, что в них стреляют, как в уток. Говорил, что за последний месяц было убито более 50 офицеров и призывников, что офицеры уводят новобранцев в леса… И подчеркивал, как и все представители ПКНО, что самое важное для Польши — отношения с Советским Союзом»{320}.
Однако Миколайчик ничего не понял. Он посвятил свои усилия тому, что в тот момент интересовало его больше всего: распределению портфелей между «Лондоном» и Люблином в возможном правительстве национального единства.
Позднее, на той же сессии Рады Народовой, трудности ПКНО, саботаж и террор, направленные против усилий народной власти по установлению порядка и спокойствия, Миколайчик возведет в ранг главной гарантии, главной движущей силы, позволяющей ему, Миколайчику, принять власть над «взбунтовавшимися» в непосредственном тылу сражающихся советских фронтов территориями.
В стенограмме этого заседания содержится вот такой пассаж:
«Г-н Миколайчик. Я считаю, что, опираясь именно на это сопротивление нации, правительство получило бы возможность действовать.
Г-н Цёлкош. То есть правительство получило бы возможность организовать это сопротивление?
Г-н Миколайчик. Я утверждаю, что это сопротивление, превращенное в оказание правительству поддержки, дает сегодня большую, чем три месяца назад, гарантию, ибо тогда не было ни малейших признаков возможности осуществлять власть в польском государстве»{321}.
Вера в значение террора и анархии для дела возвращения власти «лондонскому» правительству просматривается в предложениях советским властям, которые были разработаны «лондонским» правительством в результате анализа итогов октябрьского визита Миколайчика в Москву. Впервые среди многих других пунктов содержатся выдвинутые на первый план слова: