«Правительство обеспечит поддержание в тылу Советской Армии порядка»{322}.
Представляется несомненным, что в Лондоне правильно увидели дилемму Польши в тот момент, когда фронт стабилизировался на Висле, а в народной Польше рождалась новая жизнь. Увидели альтернативу, но сколь ошибочно прочитали ее!
В Лондоне рассуждали так: если Люблин окажется неспособным осуществлять власть, если он не сумеет обеспечить спокойствие и порядок в тылу, организовать сотрудничество с Советской Армией, он будет скомпрометирован в глазах большевиков и должен будет пасть. Рассуждали: мы убедим Сталина, что ПКНО не сможет обеспечить спокойствия, а мы сумеем. Мы предложим ему поддержку и безопасность. Мы будем нужны. А поскольку не Люблин, то, следовательно, «Лондон». Третьего не дано.
Здесь-то и заключалась основная ошибка. Не было такой альтернативы: если не Люблин, то «Лондон». Напрашивается совсем иное решение.
Географическое отступление. А нет ли уже в Европе иного опыта в области формирования отношений между вступающей армией-освободительницей, которая преследует гитлеровцев, и страной, в которой, деликатно выражаясь, отсутствует политическая стабилизация?
Классическим примером могла бы послужить Италия, где после падения Муссолини, а также после свержения немцами правительства Грациани произошел полный распад политико-административной жизни. Но до этого Италия, несмотря на попытки найти выход, в течение долгого времени была активным участником лагеря агрессоров. О Франции, несмотря на ее капитуляцию в 1940 году, этого сказать нельзя. Однако и здесь политическое разложение зашло довольно далеко, поскольку многие люди связали себя с псевдонейтральностью, а точнее — коллаборационизмом Виши, многие сражались с фашизмом, не оглядываясь на де Голля, а позиция и влияние последнего далеко не были столь неоспоримы, как это представляется сегодня.
10 июня 1944 года генерал де Голль дал в Лондоне интервью представителям прессы. Он сказал:
«В настоящее время не существует никакого соглашения между французским правительством и союзными правительствами о сотрудничестве французской администрации и союзных армий на освобожденной территории французской метрополии. Больше того, создалось впечатление, что в обращении генерала Эйзенхауэра речь идет об установлении во Франции власти союзного военного командования. Разумеется, такое положение для нас неприемлемо…»{323}
«…В Соединенных Штатах подготовлялось некое «союзное военное правительство» (АМГ), которому надлежало взять в свои руки управление Францией, — ядовито отмечает де Голль в своих воспоминаниях. — В эту организацию нахлынули всякого рода теоретики, техники, деловые люди, пропагандисты, вчерашние французы…».
В разговоре с Черчиллем де Голль возмущался:
«Я, например, только что узнал, что вопреки моим предупреждениям союзные войска и службы, приготовившиеся к высадке, якобы везут с собою французские деньги, изготовленные за границей, — деньги, которые правительство Французской республики ни в коем случае признать не может, а между тем по приказу союзного командования эти деньги должны иметь принудительное хождение на французской территории. Я уже жду, что завтра генерал Эйзенхауэр, по указанию президента Соединенных Штатов и в согласии с Вами, объявит, что он берет Францию под свою власть»{324}.
Одновременно де Голль писал одному из своих ближайших сотрудников:
«Либо мы, либо хаос. Если западные союзники вызовут во Франции хаос, они будут нести за это ответственность и в конечном счете останутся в проигрыше…»{325}
Концепция АМГ не получила в Западной Европе широкого распространения. Было признано неуместным вводить оккупационную администрацию на территориях, освобождаемых из фашистской неволи, на землях тех союзных наций, которые совместно вели борьбу против захватчиков. Однако нигде на Западе ни одна солидная союзная сила не делала серьезной ставки на хаос, соединенный с террором, с целью обеспечить себе признание со стороны освободительных армий. Везде, даже во Франции и Италии, где сопротивлению и партизанскому движению в целом тон задавали левые силы, ядром которых были коммунисты, именно коммунисты проявили наибольшую выдержку, чувство национальной ответственности. Франтиреры и партизаны не стреляли в сторонников де Голля, а итальянские коммунисты — в американских солдат. Нигде не вспыхнула гражданская война (за исключением Греции, где ее при поддержке английских дивизий начала весьма слабая греческая реакция), хотя позднее левацкие экстремисты обвиняли и Тореза, и Тольятти именно за это — за неиспользование создавшегося положения для революции.