«Этот капитан — Пилат, Тур, Тарзан, Хлопицкий, Ян Вирский, капитан Лешек, а в действительности Станислав Кулик с группой подхорунжих в ту же ночь соединился с батальоном Цонга, оперировавшим под Хелмом, в течение нескольких месяцев был грозой Люблинщины, а позднее перебрался в Гданьск и Слупск, где основал шпионско-бандитскую сеть под названием «Кадры диверсыйне», ликвидированную лишь после многомесячного преследования и тяжелых боев»{365}.
Все это было позднее. Между тем на фронте остро ощущалась нехватка нескольких десятков командиров танков, в которых так нуждалась обескровленная пехота 1-й армии под Берлином. Напрасно погибли многие, многие люди — на Хелмской земле, на Бранденбургской земле, на Гданьской земле. Их смерть не была необходимой ценой в борьбе за важное для страны дело. Их смерть, их личная человеческая драма только усилили и без того большую национальную горечь.
Здесь необходимо еще раз напомнить, что война продолжалась. Та самая, с 1939 года. Война против немецких захватчиков. Об этом уместно напомнить не только потому, что этот факт особенно важен для проблемы единства польской нации, для выяснения обстоятельств, в которых формировалась польская политическая жизнь, для выяснения надлежащего соотношения отдельных вопросов, стоящих перед нацией, закономерностей, которые определяли ее поведение, и приоритетов в сфере ее потребностей. Постоянное присутствие за Вислой врага, оккупанта, представляет в ином свете польские проблемы, в том числе и внутренние дела поляков. Об этом уже не раз шла речь. Но действительно ли мы, вороша историю Польши, делаем из факта войны, факта немецкого присутствия все выводы? Гитлеровская Германия присутствовала в польской проблематике не только тем, что она существовала, оккупировала, угрожала, что ее еще нужно было победить. Можно ли допустить, что, кроме всего, польские дела не вызывали, как и раньше, активной заинтересованности со стороны Германии? Разве для нее было безразлично, что делается в прифронтовой полосе, на главном стратегическом направлении, на подступах к рейху? Думается, что ни государственному руководству гитлеровской Германии, ни ее политике, дипломатии и пропаганде, ни RSHD — службе безопасности, ни генеральному штабу и вермахту это не могло быть безразлично. Думается, хотя до сих пор никто не интересовался этим вопросом и не пытался исследовать его, что гитлеровская Германия присутствовала в польской проблематике того времени как элемент активный и подвижный, как одна из «движущих сил», как партнер в игре.
Пятый в партии бриджа. 9 июля 1944 года откуда-то снизу, из уезда Люблинского воеводства, местное отделение «двуйки»[26] АК докладывало:
«Акцию пропаганды польско-германской дружбы с жаром осуществляет директор Паннвитц. 24 июня на приеме у И. Р. в фольварке К. он произнес тост за свободную независимую Польшу. Он также сыграл на губной гармошке «Боже, что с Польшей» и национальный гимн польского государства «Еще Польска не сгинела». Танцевал краковяк и куявяк…»
Комично?
«Паннвитц говорил также, что если бы поляки пошли вместе с немцами и помогли им остановить и разгромить большевистскую армию, то Гитлер, наверное, не оказался бы такой свиньей, чтобы не создать им свободного государства. Ибо большевизм ведь угрожает всей Европе»{366}.
В то самое время известного писателя Фердинанда Гётеля, которого немцы однажды уже возили в Катынь, призывали и в Зондердинст, и в пропагандамт[27], и в «правительство генерал-губернаторства» в Кракове.
«Именно в Берлине в связи с возникшими там проектами создания европейской федерации, направленной против большевистской опасности, обсуждается мысль о создании международной антикоминтерновской организации… Немцы, — пишет далее Гётель, — хотели услышать от меня, как отнеслись бы к этому проекту поляки и не соглашусь ли я быть в этом органе одним из представителей Польши»{367}.
Именно в 1944 году немцы активизируют попытки использовать коллаборационистов. В Ченстохове на деньги пропагандамта и с его разрешения выходит пресловутый «Перелом» Скивского и Бурдецкого. Конечно, даже Гётель, несомненно более чем далекий от каких бы то ни было симпатий к большевизму, понимал, что время для польско-германского сотрудничества прошло. Он пишет:
«Направляясь к шефу пропагандамта на вышеупомянутую беседу, я проходил как раз мимо улицы Сенаторской, где только что расстреляли людей. Там уже горят свечи и лежат цветы. Через пару часов нагрянут зеленые машины гестапо, начнутся стрельба и аресты. Именно такие факты формируют польское общественное мнение, и никакие разговоры за столом не могут повлиять на него»{368}.