В памяти людей, которые выстояли в борьбе до конца, осталась горечь тогдашних трудностей и несбывшихся надежд.
Туманы окутывают землю над Вислой, не слышно гула самолетов с Большой земли, кончается взрывчатка, не хватает боеприпасов и медикаментов, одна за другой замолкают рации: садятся батареи. С помощью добываемых ценой величайшего риска обычных электрических батареек партизанские рации снова и снова вызывают Большую землю, самолеты, просят сбросить грузы, но Большая земля не отвечает или неопределенно объясняет, что погода, туманы, фронт…
Туманы окутывают землю Польши по обоим берегам Вислы, они стеной стоят над линией фронта, разделяющей польскую землю, разделяющей людей по ту и по эту сторону, они давят и угнетают… И многими овладевает неясная тревога.
Вторые… Лежащая к востоку от Вислы Большая земля — малая люблинская Польша все больше погружалась в свои нелегкие и непростые заботы. Торжественно был отмечен день 11 ноября — довоенный праздник, годовщина первого обретения независимости. В этот день была пущена в ход фабрика «Е. Ведель» в Варшавской Праге, первую продукцию — 80 килограммов карамели — коллектив подарил армии. В ноябре в Люблине состоялось еще одно небольшое торжество. Властям народной Польши были официально переданы извлеченные наконец из тайника военных лет, чудом спасенные в сентябре из осажденной Варшавы, в течение пяти лет укрываемые и охраняемые от захватчиков два больших рулона — скрученные полотна Яна Матейки «Грюнвальд» и «Проповедь Скарги». Национальные реликвии оказались в руках новой власти, и был в этом некий символический смысл, своего рода передача палочки в эстафете продвижения нации к свободе: Грюнвальд — Сентябрь — подпольное государство — рождающаяся народная Польша.
Тогда думали в первую очередь о Грюнвальде. К этому символу обращались мысли и чувства людей. Но была еще и проповедь Скарги. Ведь независимо от смысла прошлых призывов златоустого иезуита, независимо от оценки исторической роли польской контрреформации проповедь Скарги для обыкновенного гражданина Польши была символом стремления сделать Речь Посполитую лучше, призывом осознать потребность глубоких внутренних изменений.
Триумф и изменения. Победа над врагом, победа над слабостями и ошибками, несовершенством собственного дома, своей нации. В тот момент никто не думал об исключительности подвига тех людей, которые спрятали картины. Никто не рассуждал, стоило ли в течение пяти лет рисковать жизнью ради мертвых полотен и неосязаемых духовных ценностей, связанных с ними. Великий подвиг людей во имя сохранения памятников национальной культуры воспринимался как нечто вполне естественное, нормальное, более того, само собой разумеющееся. И просто радовались тому, что удалось спасти полотна, что они сохранились…
Между тем в Люблинское воеводство стали прибывать первые, пока поодиночке, люди с Востока; позднее, когда они двинулись широким потоком, их назвали репатриантами. Польша начинала менять свое место и на физической и одновременно на политической карте Европы. 25 ноября в Коньсковоле бандиты разгромили отделение гражданской милиции, убили его начальника Войцеха Попёлку, партизана АЛ. 30 ноября в поселке Винна были убиты пепеэровцы Антони Яхимчук и Хенрик Заразиньский…
Зачастую на спусковой крючок автомата нажимала обычная серость, порою отчаяние, но нередко и застарелая ненависть.
В письме к «уважаемому господину адвокату» корреспондент из Люблинского воеводства жалуется на то, что чуждый демократический режим «попирает тысячелетнюю национальную христианскую культуру и права свободного человека, будто бы так и должно быть, что нашей измученной родиной будут управлять проклятые продажные изменники, самозванно именующие себя «польскими патриотами», в компании с русскими евреями и московскими коммунистами»{380}.
15 ноября в Люблине профессор Хенрик Раабе открыл учебный год в университете имени Марии Кюри-Склодовской. Беден был этот первый, открытый после освобождения новый университет, созданный народной властью почти на пустом месте. Несколько ученых из тех, кого оккупация лишила всего и кто годами занимался изготовлением папирос или сбором лечебных трав, несколько польских профессоров из Львова, научных сотрудников из Пулавского института, преподавателей, которым в предвоенных, ограниченных узкими рамками высших школах не нашлось места и которые поэтому преподавали в люблинских гимназиях, и еще те немногие, кого нашли в рядах армии и в партизанских отрядах. Среди зачисленных в университет были инвалиды войны и те, кто не проходил военной службы, партизаны и выпускники подпольных учебных классов, сознательные сторонники нового и разочарованные, но уже капитулирующие защитники старого. После многих лет им предстояло стать первым отрядом специалистов, строящих новое. «Гаудеамус игитур» объединял всех.