Командир советской группировки, как днем раньше капитан Вицек, искал контактов с командованием группировки АК. Начальник штаба подполковника Прокопюка майор Илья Галигузов информировал майора Калину о том, что в послеполуденные часы советская группировка так или иначе будет пробиваться на юг у деревни Козаки. Он предлагал польской группировке выходить вместе.
«Однако в качестве условия Галигузов выдвинул требование оперативного подчинения на время боевых действий и выхода из окружения», — пишет подполковник Прокопюк{70}.
Инспектор отверг предложение.
Тогда майор Галигузов предложил Калине пробиваться за ними «даже без всяких условий».
«В пятницу 23 июня, — вспоминает солдат замойского инспектората Анна Пшичинкувна (Данута Бур), — после полудня в лагерь еще раз приехали командиры советских партизан. Состоялись беседы, к которым я прислушивалась вместе с Ксантиппой (Барбарой Копец). Советские командиры предлагали нам предстоящей ночью пробиваться вместе с ними и хотели взять на себя командование, поскольку их было две тысячи, а нас около тысячи. Майор Калина не согласился на это, надеясь, что немцы начнут преследовать прорывавшиеся советские отряды и оставят нас в покое. Соглашение не было заключено, и советские командиры уехали»{71}.
После полудня группировка Калины на рубеже реки Сопот приняла оборонительный бой с приближавшейся немецкой цепью. Отборная рота Войны, хорошо вооруженная автоматическим оружием и полученными от англичан по воздуху противотанковыми гранатами, отразила поддержанную танками атаку немцев. Роты Цорда, Скшипека (Юзефа Мазура) и несколько взводов из батальона БХ «Рысь» перешли в контратаку, отбросив немцев на исходные позиции, за речку.
В это время майор Калина постепенно отводил в самую глухую часть пущи между Сопотом и Студзеницей обозы и главные силы, а советские отряды продвигались в юго-западную часть района окружения, под Козаки и Боровец, к месту, намеченному для прорыва.
К сумеркам бой прекратился на всей линии окружения, проходившей вдоль сторон лесного прямоугольника размером приблизительно 13 на 7 километров. Немцы, как обычно, приступили к укреплению своих позиций на ночь. Разведывательные патрули доносили Калине, что русские занимают под Боровцом исходные позиции для боя в целях прорыва кольца окружения.
Всего несколько часов назад не удалось договориться о взаимодействии, когда майор Галигузов предлагал полякам прорываться через брешь, которую проделали бы русские, «даже без всяких условий…».
Майор Калина расположил всю свою группировку длинной походной колонной на лесной тропе. Во главе находилась бричка инспектора. Колонна тронулась, но не туда, куда пошли русские, а поперек пущи, в самую глухомань. Потрясающую картину дальнейшего развития этой драмы рисует историк Ежи Маркевич, в работе которого приводятся отрывки из рассказов участников событий…
«Мы вступаем в какие-то неведомые нам омерзительные места, — вспоминает Марек (Збигнев Якубик), боец группировки{72}. — Кругом глухой лес. Седой мох опутывает со всех сторон еловые пни, свисая рваными фестонами к земле. Предвестники топей — карликовые деревца стоят тихо и задумчиво. Сочный мох покрывает землю пушистым влажным ковром… Дорога, точнее, тропа, по которой мы идем, заброшенная, дикая и нехоженая, поблескивает буграми клейкой грязи и вонючими лужицами — рассадниками малярии. Ноги липнут, вязнут и скользят по поверхности… Движения становятся все медленнее, винтовка кажется стокилограммовым железным прутом, вещмешок — полным камней… Качаешься в бессознательном ритме… и тащишь в неизвестность груз своего тела, не думая о том, куда тебя ведут».
Относящиеся к этому же времени воспоминания солдата Владислава Туховского (Кордиана), который не пошел с Калиной, а вместе с отрезанными под Турецком партизанами из бригады имени Ванды Василевской и отряда Яновского присоединился к советской группировке, звучат совсем иначе:
«От адского грохота содрогнулся весь лес, как если бы на него внезапно обрушился гигантский водопад или что-нибудь в этом роде. Советские партизаны открыли на относительно небольшом участке огонь по немецким позициям, на которых, мне кажется, и мышь не могла бы безнаказанно высунуть носа. Как гром среди ясного неба обрушилась страшная лавина огня, противостоять которой, казалось, не могла бы никакая сила…»