А что дальше? Этого в инструкциях не было сказано. Об этом не говорилось в плане «Буря». Этого он уже не знает. 1200 человек… Две трети того, чего достиг инспекторат… Люди, участвовавшие еще в первом восстании, из-под Войды и Заборечна, с которыми было столько хлопот. Люди, которые захватывали Билгорай и Юзефув, освобождали заложников… А о брате, который сидел тогда в гестапо, никто из них не подумал. Девушек — да, тех отбивали из тюрьмы… Восемь рот и крестьянский батальон… Это итог работы. А склад так и пропал…
Ответственность? Он никогда не уклонялся от ответственности.
У него всегда все было в порядке. Сальдо сходилось. Сойдется и на этот раз…
И это все, что нам известно о судьбе этой, по сути дела, трагической личности — исполнителя и одновременно жертвы приговора, вынесенного теми, кто расставлял пешки в этой игре.
Для игры, но не для борьбы.
Трагедия в урочище Мазяже — соединительное и промежуточное звено на пути от демонстрации к катастрофе, от концепции плана «Буря» к варшавским развалинам. Звено, соединяющее волынский пролог и варшавский финал. Предпосылки этой трагедии уже были скорректированы с учетом опыта Волыни: жаждущих бороться — сплотить, объединить, но не для того, чтобы бороться, а для того, чтобы устроить демонстрацию против освободителей. С левыми силами не объединяться, с советской стороной не вступать в контакты, ибо именно перед ней надо выступать «в роли хозяина» — носителя права, силы и суверенитета. Всегда поддерживать готовность к такой демонстрации, а следовательно, состояние обособленности, сохранять безотносительно к тому, что могло бы произойти, своего рода «оперативную свободу», свободу перехода к следующему этапу деятельности. Но самое главное — не объединяться.
Ибо признание необходимости сотрудничества батальонов обеих армий на поле боя стало бы выражением необходимости сотрудничества обоих государств на более широком поле — поле истории.
Майор Калина выполнил поставленную задачу точно и до конца. Добросовестно и последовательно. Когда группировки АЛ и советских партизан вырвались из окружения, он остался один. Наконец-то! Остался как неоспоримый «хозяин пущи», руководитель объединенного страхом войска и отчаявшегося населения… Но как долго можно оставаться хозяином в аду? И тут стало очевидно, что он ничего не может предложить ни войску, ни населению. И тогда он ушел. Слишком поздно.
Те, кто приняли руководство после него, тоже уже слишком поздно, действовали в вынужденной, безвыходной ситуации, в ловушке, в обстановке хаоса и краха. Спасти можно было лишь немногое: несколько десятков человеческих жизней, свою собственную офицерскую честь, солдатское достоинство, честь мундира, который носили, свое достоинство человека — умение оставаться человеком до конца, до последней минуты. В миниатюре — судьба Варшавы. Модель судьбы всей Польши — такой, какой она могла бы стать.
На рубеже. На окраине лесных топей в Гощерадовских лесах вблизи территорий, охваченных облавой, но, к счастью, вне кольца окружения, вторая делегация Крайовой Рады Народовой искала контактов с быстро продвигавшимися мобильными отрядами АЛ южной Люблинщины. Она везла им уже новую, более полную и уточненную картину положения в борющейся стране, а также новые проблемы, ждущие решения. Прежде всего самые важные, назревшие проблемы единства всех столь разнородных политических элементов, человеческие проблемы польской освободительной войны. Проблемы единства и единого руководства. И здесь, и там, за линией фронта. Власти и командования — здесь или там?
Бригад АЛ становится все больше в результате наплыва добровольцев, но оружия не хватает. Долгожданные поставки с воздуха все еще недостаточны. Не хватает людей — руководителей, организаторов, специалистов, офицеров. С трудом удается также объединять для пользы общего дела старых легионеров и молодых коммунистов, польских десантников с советских земель и местных деревенских бойцов Батальонов хлопских, кадровых офицеров и крестьянских бунтарей.
Нелегко рождается воинский порядок, дисциплинирующий стихию революции. В лесу есть люди, которые не хотят никого признавать, недоверчиво смотрят на каждого городского, даже из уезда; и есть люди — эмиссары революции из Варшавы и эмиссары из далекой земли по ту сторону линии фронта. Люди не знают друг друга, недоверчивы, соглашаются в общем, но часто не могут договориться о конкретных вещах. Одни спрашивают: «Почему вы нас учите? Понимаете ли вы положение? Уж не воображаете ли, что вы главнее, потому что оттуда?» Другие спрашивают: «Кем я тут должен командовать? В чьи руки попадет присланное оружие?» Наконец, иногда они спрашивают друг друга, действительно ли являются теми, за кого выдают себя?