В одном и том же месте, на одной и той же рыночной площади, на одной и той же улице, в обстановке растущей напряженности и усиления враждебности вставали друг против друга две власти, две Польши. Каждая располагала вооруженной силой. Вооруженная сила «лондонского» правительства — отряды Армии Крайовой, еще разгоряченные последней схваткой с немцами, еще полные воли к борьбе и гордые боевыми успехами, приступали к реализации функций, предусмотренных планом «Буря», — к демонстрации законности и реальной силы «лондонского» правительства на польской земле. К демонстрации перед теми, кто еще в сегодняшнем сражении с захватчиками были товарищами по оружию, — перед Советской Армией.
Однако, чтобы продемонстрировать свою власть, ее надо было взять. А власть не лежала на улице, как предполагалось на основе наиболее близкого польского опыта — опыта 1918 года. Другая власть, народная, в активных боевых группах левых сил в деревнях и городах укоренялась раньше, чем бежавшие немцы освобождали ратушу. Чаще всего власть уже существовала. Следовательно, чтобы добиться цели, надо было свергнуть эту власть и не просто установить свою власть, но и навязать ее. Навязать вооруженному народу.
Не немецкая агентура, не крайне правые силы, не организатор братоубийственной борьбы — НСЗ, а именно это патриотическое войско, по идее общенациональное, но подчинявшееся власти, далекой от страны, стало лицом к лицу против польских левых сил, у порога гражданской войны. У порога братоубийства.
Во второй беседе с Миколайчиком глава Советского правительства Сталин, упрекая эмигрантского премьера в том, что он полностью игнорирует факты — практическое существование на освобожденных землях, а также в гуще национальной жизни в условиях оккупации этой второй Польши, левой, Польши ПКНО, и решительно отвергая концепцию признания оси Лондон — Варшава единственным представительством Польши, гневно бросил: «Но мы не можем иметь дело с двумя польскими правительствами»{108}.
А ведь они существовали! Существовали с 1943 года, с момента, когда оказалось, что та единственная власть, которую до сих пор признавали (хотя иногда условно), не в состоянии решить неотложные проблемы, стоящие перед нацией. Это были две ключевые проблемы: внутренняя и международная. Во-первых, способ и направление использования национальных сил в происходящей борьбе против оккупантов за само существование нации. Во-вторых, соединение и согласование усилий и судеб Польши с усилиями будущего освободителя и победителя — Советского Союза. Старая власть, опасаясь активизации и роста роли народных масс, не могла ни мобилизовать силы народа, что несло угрозу для той социально-классовой модели Польши, которую она отстаивала, ни обеспечить надлежащие отношения с СССР вследствие взаимного недоверия, связанного с опасениями перед неизбежным изменением географического положения Польши, неприемлемым для этой власти.
Весьма характерное для Польши обстоятельство: власть, представлявшая уходящие классы и Польшу старого типа, оказалась непригодной для общества не по классовым мотивам (так бывает, когда требования народных масс превышают возможности компромисса), а по национальным мотивам, поскольку она не сумела обеспечить нации в целом путь к спасению от смертельной опасности. Новый центр кристаллизации нации, зародыш нового руководства и власти появился и победил тоже не в силу чисто революционных, общественно прогрессивных факторов, а потому, что сумел реализовать эти общенациональные постулаты. И поэтому он мог предложить обществу широкую платформу соглашения и мог осуществить почти полное национальное единство — до того момента, пока он сам искренне признавал примат общенациональных задач над всеми остальными — задач борьбы за спасение родины и ее возрождение, первоочередность принципа единства в борьбе за самое существенное в жизни нации.
Ведь и мы, поляки, уже также не могли иметь дело с двумя польскими правительствами. Мы уже не могли позволить себе двоевластия. В такой момент? На Висле? Разве время было вытаскивать на историческую арену весь ад беспокойств и противоречий, стремлений и опасений, патриотического динамизма и солдатской лояльности — все это сплетение конфликтов двоевластия, охватившее души людей? Души людей, которые поднялись на борьбу во имя спасения Польши и которые в момент величайших усилий для достижения этой цели были неожиданно остановлены! Остановлены вопросом: «Польша — да, но какая?»; утверждением, что спасать надо не всякую Польшу, а только единственную истинно легальную; призывом заботиться теперь не о национальной субстанции — о людях, а о национальных формах — о границах и законах.