«Мы встретили новый год, — пишет Ландау 3 января 1944 года, — год, который должен быть записан в истории как переломный. Праздники — Новый год пришелся в этом году на субботу и потому второй день был тоже праздничным — прошли относительно спокойно. Относительно… так как и на время праздников не прекращались облавы в разных районах, кружили патрули. Не было, пожалуй, каких-то особых происшествий: не было во время праздников казней…»{12}.
Не было публичных массовых убийств. Это в самом деле немало… Ибо накануне Нового года на улице Тарговой было расстреляно 43 человека, а спустя несколько дней на улице Гурчевской — еще 200 человек. Казни меньшего масштаба Ландау фиксировал почти ежедневно.
«Сегодня был расстрелян, кажется, 31 человек, среди них две женщины, — пишет он 28 января (На самом деле, согласно официальному немецкому списку, было расстреляно 102 человека. — З. З.). — Это вызвало столь сильное возмущение и ожесточение, что на улице люди, теряя самообладание, вслух выражали желание отомстить за убийства»{13}.
Много уже видела оккупированная Польша. Видела волну жестокого террора в дни военных действий 1939 года, когда специальные полицейские батальоны, двигаясь вслед за дивизиями вермахта, расстреливали согласно заранее подготовленным спискам политических и общественных деятелей… Видела «акцию АБ», в результате которой тысячи могил общественных деятелей и представителей интеллигенции заполнили Пальмирский лес. Видела изоляцию и медленное умирание части нации — польских евреев — в гетто. Видела террор, казни, виселицы на площадях Варшавы, Кракова и Кельце. Видела чудовищные расправы и убийства в Замойщине. Видела ликвидацию целых кварталов польских городов, сопровождавшуюся умерщвлением миллионов. Теперь, на рубеже 1943—1944 годов, Польша вступила в новый этап своего существования, а точнее говоря, — в новый этап своего прогрессирующего умирания. 10 октября 1943 года вступило в силу распоряжение генерал-губернатора Франка о предоставлении полиции чрезвычайных полномочий для борьбы с «покушениями на установленные порядки в генерал-губернаторстве». 12 октября Варшава содрогнулась от новой публичной облавы. 15-го состоялась очередная публичная казнь.
В октябре было 13 казней, в ноябре — 12, в декабре — 17. Наименьшей жертвой стали 10 человек, наибольшей — 270. Рев сирен полицейских машин с закрытыми кузовами, выхватывавших все новые жертвы для очередного расстрела; изрешеченные пулями, забрызганные кровью и мозгами тротуары и стены в самых многолюдных местах полуторамиллионного города; немое отчаяние внезапно осиротевших людей — таковы были будни Варшавы, будни оккупированной Польши на пороге года, которому предстояло стать годом великого перелома.
Треск залпов карателей на улицах Мадалиньского и Новый Свят, на Сенаторской и в Лешно как бы приглушал тот факт, что 5,5 тысячи жертв всех 70 публичных казней в Варшаве составляли лишь незначительную часть ежечасной, еженедельной «квоты истребления», установленной оккупантами. Бесшумно, незаметно для внешнего мира дымились печи в восьми фабриках смерти типа Освенцима и Майданека, скромно, без красно-фиолетовых извещений о казнях, без жандармов в парадных мундирах, тысячи людей ежедневно «входили в печи».
Казни призваны были устрашать и парализовать, они подавались как «акты возмездия» за покушения «платных агентов Лондона и Москвы» на «немецкий порядок», то есть за нападения на немецкие железнодорожные эшелоны, полицейских, оккупационных чиновников к обыкновенных мелких шпиков.
Год назад, когда после диверсии на железнодорожных путях под Варшавой немцы впервые в качестве репрессии осуществили публичную казнь, Гвардия Людова выдвинула идею о том, чтобы остановить немецкий террор польским контртеррором. Тогда, в октябре 1942 года, нападения специальных групп Гвардии Людовой на кафе-клуб и два других немецких объекта в Варшаве, предпринятые в отмщение за 50 повешенных, оказались эффективными, Немцы прекратили кровавые репрессии, ограничившись контрибуцией, которая, между прочим, была «добыта» отрядом Гвардии Людовой в местном банке. Вскоре, в январе 1943 года, генерал-губернатор Франк, увидев в новых актах возмездия со стороны Гвардии Людовой проявление стихийного возмущения населения, грозящего опасным взрывом, прервал начатые по распоряжению Гиммлера массовые уличные облавы «для вывоза» в лагеря. Эти результативные вооруженные действия, а также вспышка своего рода вооруженного восстания выселяемых жителей Замойщины — выступления, по сути дела, стихийного, но вместе с тем достаточно эффективного — доказали, что пассивность не лучший способ избежать гитлеровских репрессий. Пример действий Гвардии Людовой способствовал активизации борьбы на территории всей страны, во всех слоях, он увлекал, подталкивал к вооруженным действиям все патриотические организации. Лозунг борьбы распространился в глубь страны. По деревням и лесам всего генерал-губернаторства прокатилась широкая волна сопротивления оккупантам.